Хьюстон, 2015: Мисс Неопределённость
Шрифт:
«Новости Читтагонг-24»
Вторник, 5 апреля 2016 г.
Уинстон Леонард Чёрч, к вашим услугам. Нет-нет, не «Черчилль». Просто «Чёрч».
Так повезло, мой дедушка с маминой стороны служил на эскадренном миноносце. Обслуживал атлантические конвои, возил моему почти что тёзке боеприпасы, нефть, порох, жратву, истребители и прочую мелочёвку. Уволившись с почестями с флота в 1947 году, дедушка вернулся в Хьюстон и через какое-то время открыл барбекю «Сэр Уинстон». На покрытых тёмным лаком деревянных стенах: британский «Юнион Джек»[114], чёрно-белые морские фото («небо в алмазах» от зенитной артиллерии), боцманские дудки, бронзовый механический калькулятор для установки взрывателей глубинных бомб, и прочая атрибутика. На почётном месте – знаменитый фотопортрет самого Рыцаря: в шёлковом цилиндре, улыбка, два пальца зайчиком вверх. Нет, не реклама «Плэйбой», как полагает молодёжь. «Победа!»
Моя мама – старшая в семье, но выскочила замуж последней. Подвернулся правильный молодой человек, и фамилия решила дело. А потом дорогой дедушка настоял, чтобы внучкa назвали Уинстоном, да ещё и Леонардом.
Деда я любил, а в его заведении иногда подрабатывал по вечерам. Но только не называйте меня, пожалуйста, Уинстном. Вин! Куда лучше звучит, правда[115]? Короткое имя я изобрёл себе в начальной школе, и недаром. Пронёсся через систему образования, не прилагая особых усилий. Родственники говорили: талант! Я думаю: везение. При желании я мог бы стать затюканным «ботаником», благо имя располагало. С другой стороны, мог плюнуть на учёбу и заняться бейсболом. Тренер настаивал, у меня неплохие данные. Мячик всегда оказывается именно в той точке Пространства-Времени, где пролетает моя бита!
Университет? Ну да. Папашка всё уговаривал меня идти учиться на авиационного инженера, натурально, с дальним прицелом в освоение космоса. Я посетил пару-тройку раз папино рабочее место в космическом центре имени Линдона Б. Джонсона. Честно сказать, меня не впечатлило. Отец разрабатывал, монтировал, а потом обслуживал фильтрационные системы в том самом огромном бассейне, где тренируются астронавты. Бассейн только запустили в эксплуатацию, так что мальчик по очистке бассейнов с двумя инженерскими дипломами очень гордился своей работой. А я почуял как-то: человеческие полёты в космос – кончаются.
Хотя… Первый толчок был не в девяностых, а на десять лет раньше. В моей детской памяти навсегда застрял эпизод, как мой папа плачет, глядя на картинку «CNN». Я сам-то был пятилетним сопляком, и для меня искривлённое белое облако на экране телевизора выглядело как шаловливая буква «Y» из книжек Доктора Сьюза[116]. Но я просёк твёрдо: учительницам начальных классов не место на околоземной орбите.
А в 1997, как пришло время выбирать будущую профессию, я про космос имел уже вполне определённое мнение. Спутники для погоды, навигации и связи – это да. Человек на Марсе – возможно. Только, сдаётся мне, с Марсом будет так же, как с Луной. Покажут запуск по телевидению. Через полтора года, ещё взволнованный репортаж: «Маленький шажок человека, гигантский прыжок человечества!» Вогнали в красную марсианскую пыль древки соответствующих флагов. Сфоткались – на память и для обложки «Time». Достаточно, господа астронавты, сворачивайте комедию!
Ещё не запустили Международную Космическую Станцию, а доктора наук уже вымучивали орбитальные «эксперименты». Как растёт пшеница в невесомости? Сколько сперматозоидов произведёт самец мушки-дрозофилы? Хорошо ли в невесомости горит свечка? Как поджечь только свечку, а не всю станцию? А самое главное: сколько двуногие подопытные могут там летать? Что с ними бывает, когда (и если) вернутся на Землю? В папином бассейне непрерывно тренировались будущие хомячки-астронавты. Как настоящие домашние хомячки тренируются в колесе.
В средней школе я писал «Голодного Питона» на «Бэйсике», а в старших классах – кросс-компилятор с «Бэйсика» в «Питон» – на «С++»[117]. Стукнуло шестнадцать, и я отправился в университет Райса[118] на день открытых дверей. Первым на пути попался факультет Computer Science[119].
После университета – покатил сплошной вин. В конце девяностых звонко рухнули «дот-комы», но меня совсем не коснулось. Когда я выпускался из университета, шок уже прошёл, и за настоящими программистами началась откровенная охота. Компании наелись «дот-комовскими» кодерами, у коих не код, а набор взаимоисключающих ошибок. Также безжалостно вышибали излишне умных, кто массив отсортировать не может, не выдав на-гора две тысячи строчек объектно-ориентированной зауми, где не то что автор, а сам чёрт ноги переломает. Бизнесу нужны программисты-прагматики.
Представьте аукцион в психбольнице. Сто тысяч в год! — Услышу ли я: сто тридцать? Спасибо, сэр! — Услышу ли я: сто шестьдесят? Спасибо, мэм! — Сто шестьдесят – раз! — Сто шестьдесят – два! — Сто шестьдесят – три! — Продано! — Лот уходит HR-леди с искусственными бриллиантами в колье. Поздравляю, мэм!
На весёлых аукционах я продавался регулярно, в среднем каждые полтора года, и по всё большим ценам. А космос? Спасибо, летайте без меня. Как «Колумбия» приземлилась – в курсе? То-то.
Ты скажешь: программист! Ничего себе, вин! Пришёл Глобальный Кризис, и никому не нужны программисты. Так повезло, мой вин – продолжается. В сентябре 2014, я получил двенадцатимесячный контракт на разработку прикладной системы искусственного интеллекта. Трах! Мячик совместился в Пространстве-Времени с битой, чуть более половины миллисекунды испытывал вполне релятивистское ускорение в двенадцать тысяч «g», – и улетел далеко за трибуны, разбив кому-то лобовое стекло на парковке.
Худощавый человек, на десяток лет меня старше, с эйнштейновской шевелюрой, блеснул полукруглыми очками и протянул руку. Акцент – явно европейский: «Гьик Гарденер. Математик-алгоритмист.»
Сделанная в Америке программа распознавания речи у меня в голове – выполнила аварийный останов: «Вы сказали: гик?»
«Никлауса Вирта как-то спросили: как правильно произносить ваше имя? На что он ответил: можете звать меня по фамилии, «Ви-ирт», а можете – по значению «Во-орт».[120] Я не Вирт, так что называй меня гиком.»
Быстро установили, Гьик – тоже новичок в проекте и подписал контракт двумя днями ранее. Не особо общаясь, мы проработали неделю, и наступила пятница. Жара стояла страшная, поэтому после работы решили осесть в баре и степенно переждать знаменитые хьюстонские пробки за парой бокалов не менее знаменитого «Шайнер Бок»[121].
«Что ты думаешь про проект?» — спросил Гьик.
Я отхлебнул ледяное пиво: «Проект как проект. Бывает хуже.»
«Задание отобрали у индусов, ты в курсе?»
«Ещё бы! Ты заглядывал в модули связи с базой данных? Бангалорский говнокод, причём самая говнистая разновидность.»
«Как ты думаешь, почему проект перетащили в США?» — Гьик приподнял бокал, вроде бы салютуя моей оценке переданного кода.
«Откуда я знаю: почему? Либо качество не устраивает, либо сроки поджимают.»
«True[122]. Качество и сроки. Этого я и боюсь.»
«Чего тут бояться? Мы – консультанты. Если в Бангалоре вдруг научатся клепать приличный код за ту же цену, да ещё вовремя – нам конец. Только вряд ли эта страшная катастрофа случится при нашей жизни. Гораздо более вероятно, мы проиграем Третью Мировую злобным зеленокожим парням в летающих блюдцах.»