И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
На торгу киевляне обсуждали случившееся, будто и не было того гнева, какой высказывали прежде, требуя воевать с новгородцами.
— Слышали, Олег объявил Киев матерью городов русских?
— А отчего бы и не так? Разве князь не истину говорит?
— Но к чему новгородцев в Киеве держит?
Не миновали те слухи и Олега. Собрал он старейшин на пир и сказал:
— Завтра отправим норманнов, а там и новгородцев проводим. Оставлю только свою дружину.
— Пора, — одобрительно согласились старейшины. — Ты прав, князь, мы поможем тебе...
Конец мая настал душный, и даже ночами жара не спадала. Оконца в палатах выставлены, двери нараспашку, но ничто не приносило облегчения. Олег спал на полу, на разбросанной домотканой полсти, скинув все одежды. Потел, ворочался. За ночь столько всяких дум перебывало в голове, что к утру всех и не помнил.
Вчера уплыли варяги, дали им за помощь дары богатые. Расстались по-доброму, довольные.
— Когда я соберусь идти на ромеев, — сказал, прощаясь, Олег, — то пошлю вам весть, и ты, Гард, и вы, викинги, придёте ко мне.
— Если наши мечи потребуются тебе, зови, — за всех ответил Гард.
Теперь надлежало отправить новгородцев, и этих одарить щедро. Благо, киевские старейшины обещали не поскупиться...
Олег сел, поджав ноги, вытер влажное тело льняным рушником, выпил квасу. Он был тёплый и жажду не утолил. Мысли работали... Уйдут новгородцы, с ним, Олегом, останутся его дружина, верные бояре и гридни-отроки. Но достанет ли сил держать Киев в повиновении? Олег понимал; будет Гора за ним — будет с ним и Киев. С князем Олегом оставалась ещё дружина киевских князей Аскольда и Дира. Теперь это его дружина, его бояре и гридни, у них опытный воевода Никифор, и они приняли его, Олега, своим князем...
О Ладе подумал — на душе потеплело. Хорошую жену обрёл, красотой и храбростью наделена щедро. Вон как в Смоленске гридням не уступала... А ещё Олег подумал, что в Новгород он больше не вернётся и там будет сидеть его посадник, князь Юрий.
Когда провожали варягов, у Олега случился короткий разговор с князем Малом.
— Князь, — сказал Олег, — чую твою неприязнь, но ты смири гордыню. Не обрекай свой народ на поток и разорение, не хочу того.
Мал возмутился:
— Не ведаю своих вин, князь Олег! Чем кривичи твой гнев навлекли? Либо ладьи не туда повернули?
— Нет, Мал, ладьи повернули куда надо, и не на кривичей мой гнев, но ты сам не можешь смириться, что под Новгородом ходишь.
Заметил недовольство на лице Мала.
— Внемли этому спокойно, князь. Хочу, чтобы уразумели вы, князья: не будет единства на Руси — и Руси не бывать государством...
Олег поднялся, умылся из лохани. Поморщился. За ночь вода нагрелась, неприятно. Надел порты и рубаху, покликал Ивашку, велел подать сапоги и броню, после чего вышел во двор.
Небо в тучах, но дождём не пахло. «Пролил бы, землю освежил», — подумал Олег.
Он покинул Детинец, направился к городской стене, поднялся на сторожевую башню. Перекликались караульные, им отвечала воротная стража. Следом за князем поднялся Ивашка. Стоял молча. Внизу темнел Днепр, между рекой и стенами — Подол с избами и домишками, торговой площадью и пристанью, дворами гостевыми и спуском к перевозу через Днепр.
На той стороне реки земли северян и суличей, а дальше вятичей и угров, а выше по Днепру живут радимичи. Они данники Хазарского каганата [66] , и всё опять же потому, что нет единства на Руси и пребывают княжества в раздорах.
66
Каганат — государство, глава которого носил титул кагана.
Каган — наименование хазарского хана в VIII—X вв.
Да и на этой стороне, на правобережье, поляне, древляне, дреговичи неохотно платят дань Киеву, того и гляди, возмутятся. Особенно князь дреговичей не желает признавать власть Киева. Но пусть не мыслят усобничать [67] : он, Олег, заставит их всех признать себя данниками киевского князя...
И ещё Олег думал, что у Киева сильные внешние враги — это и хазары, и орда печенежская, которая постоянно грозит из Дикой степи. Всё так, но Киев в центре Руси, и ему, никому иному, Русь собирать...
67
Усобничать — ссориться, враждовать.
Месяц, как Лада в Киеве, давно уж успела осмотреться. Нравятся ей и Днепр, и поля, и леса, нечастые, сосновые, с перелесками, где нет болот и воздух чистый. Дали и курганы синие, а город на холмах и весь в зелени.
Но нет того дня, когда бы не вспоминала она отцовскую усадьбу, места, где охотилась, и Ильмень.
Прежде Лада считала — настанет тот день, когда они возвратятся в Новгород, но Олег решил княжить в Киеве, а Новгород будет платить дань Киеву.
Увидит Лада Урхо или Анну и сразу же вспоминает о доме, о годах, прожитых с родными. Лада понимает, то время уже не вернёшь, со дня замужества судьба Олега и его заботы — её, княгини, судьба.
В месяце листопаде отошли от киевского причала последние новгородские расшивы. Проводили их, и Лада загрустила. Она искала уединения, часто покидала княжий двор, спускалась с Горы и оказывалась в городе. Через открытые ворота выходила к Днепру, смотрела на переправу, которую киевляне именуют перевозом...
Обнесённый стенами и земляным валом, с башнями-стрельницами и воротами, окованными полосовой медью, Киев казался неприступным. День и ночь несли сторожу гридни в броне, остроконечных шлемах, с копьями и мечами, луками и щитами.
У Олега две дружины: одна — которая пришла с ним из Новгорода, другая — киевская. Над первой воевода Ратибор, над второй — боярин Никифор.
— Вы, — говорил Олег, — две моих руки. Тем и силён я. С вами мы заставим признать власть Киева. Кто добром не примет, на щит возьмём. Мы обратим оружие против врагов, диких печенегов [68] и жадных хазар, которые грабят и разоряют нашу землю, хотят превратить русичей в своих данников...
В городе Ладу сопровождал Ивашка — так велел Олег. Гридень ходил поодаль, но Лада спросила князя:
68
Печенеги — тюркский народ, кочевавший в VIII—IX вв. между низовьями Волги и Яика (река Урал).