И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
Лада лежала, уставившись в потолок. Через слюдяное оконце свет слабо проникал в опочиваленку. Тишина, и только слышатся редкие шорохи...
Вот так же было в детстве, в хоромах отца на Ильмень-озере. Тогда Лада тоже думала, а всё больше о будущем суженом. Какой-то ей достанется!
А нынче чем живёт Лада, о том и мысли. Вчера наезжал в Предславино князь, рассказал, как на хазар ходил и как побили их на Саркеле. Теперь авось не посмеют появляться к славянам за данью... Однако надолго ли?
Уговаривала Олега пожить в Предславине, но он отказался, уехал, не посмотрев на непогоду. Кабы Лада не знала Олега, могла бы подумать, что у того есть наложница, но за князем такое не водилось.
Много забот у великого князя киевского, и Лада просит Перуна помочь ему в его делах, в исполнении задуманного, а вместе с тем чтоб среди забот доставалось и ей, Ладе, хоть чуточку внимания...
А за полночь, когда Лада забылась во сне, привиделась ей мать-княгиня, и сказала она Ладе: «Остерегайся конунга-варяга». Лада хотела спросить почему, но пробудилась.
Олег — варяг, норманн, — кому это неизвестно, но за долгие годы, что живёт на Руси, он и говорить, и мыслить стал как русич...
В оконце едва забрезжил рассвет, как Лада вышла на крыльцо, дохнула сыростью. Тучи ползли над Предславином, но дождь прекратился. Всё вокруг — и постройки, и деревья, и копёнки сена у конюшни — было мокрое, просило солнечного дня.
Дверь в поварню была открыта, в печи мерцал огонь, стряпухи готовили еду к утренней трапезе, и Лада почувствовала, что хочет есть. Вспомнила: вчера легла, отказавшись от ужина.
Спустившись с крыльца, направилась в поварню.
Вдругорядь Ивашка углядел Зорьку на Подоле у самого берега. Но то случилось уже зимой, в самом начале. Нарядная, в шубе из куниц и шапочке соболиной, в сапожках тёплых, она смотрела за реку и не сразу заметила гридня. Срывался редкий снег, мягко ложился на её плечи, голову. Ивашка долго не осмеливался затронуть её. Наконец решился:
— Здравствуй, девица красна.
Зорька обернулась, улыбнулась, на щеках появились ямочки, а глаза что васильки полевые, синецветки.
Не сказала, пропела:
— Здрав будь и ты, десятник.
— Тебе известно, что князь меня над десятком поставил? — поднял Ивашка брови.
— Слухом земля полнится, — рассмеялась Зорька, и смех её рассыпался колокольцем.
Ивашка смотрел на неё влюблённо, не зная, о чём говорить дальше. Наконец спросил:
— Ты ждёшь кого, не помешал ли?
Зорька удивилась:
— Уж не мнишь ли, что тебя?
Смутился Ивашка, но она будто не заметила:
— Посмотри на тот берег, на ту даль — вишь как лес синеет, и простор какой! А весной всё в зелени. Меня та даль манит, так бы и полетела туда.
— У тебя, Зорька, душа певучая. А я о тебе часто думаю. Как увидел на капище, с той поры.
Зорька промолчала, но по всему видно — слова гридня ей по душе. Стащила рукавичку, поймала снежинку, слизнула:
— Девчонкой сосульки сосала, да и сейчас иногда. Я пойду, пора.
— Я провожу тебя.
И снова они шли улицей, что вела к Горе, где жили бояре и старейшины. Ивашке чудилось: все прохожие смотрят только на Зорьку, её красоте дивятся.
И какой же недалёкой показалась обратная дорога, а ему хотелось идти и идти рядышком с Зорькой.
Расставаясь у самых её ворот, спросил:
— Когда вдругорядь увижу тебя?
Зорька плечами пожала, а Ивашка осмелел:
— Коли отца твоего просить стану, чтоб отдал тебя мне?
Зорька промолчала, ответила лукавой улыбкой.
Поразметал ветер пепел костров, потоптали траву дикие скакуны, и засыпало землю снегом. Тихо на засечной линии, ушли печенеги на левый берег Днепра, откочевали в самое низовье.
Как подраненный зверь забивается в свою берлогу, зализывает раны, так и большая орда, расколовшись после смерти Кучума на малые, передыхала, набиралась сил.
Темники винили Кучума: к чему всей ордой на Русь пошёл? Будто кочевать намерился. Забыл, что сила печенегов во внезапности и быстроте. Теперь когда ещё вежи людом обрастут, а стада и табуны глаза порадуют! Только тогда темники снова направят своих коней на Русь. Сколько же на то лет потребуется?
На княжьем дворе Олег увидел Ивашку, поманил:
— Отчего боярин Путша на тебя жалуется?
И нахмурился.
Ивашка оторопел:
— Вины своей не чую, князь.
— Не криви душой, молодец!
Ещё пуще удивился гридин:
— Я ли боярину какое зло причинил?
— А вот боярин сказывает, ты его бесчестил!
У гридня поднялись брови:
— Мне ль боярина бесчестить? Он в отцы мне годится!
— Так ли? — Олег насмешливо посмотрел на Ивашку. — Аль не тебя с дочерью боярина видели?
Гридень посветлел лицом:
— Эвон ты о чём, князь.
— Признаешь вину?
— Какая вина, князь, Зорьку-то я всего два раза и видел. Но по правде скажу, люба она мне и буду бить боярину челом отдать мне её в жёны.
Олег хмыкнул:
— Тогда иной сказ, гридень. Но сама-то Зорька как?
— Она согласна.
Князь покачал головой:
— Ловок ты, молодец, и уверенность твоя мне по нраву. Но что скажет боярин?
— Я, князь, кланяюсь тебе: замолви за меня слово.
— Вон ты каков! Непрост.
— Сам бы отправился к боярину, да отказа боюсь, князь.
— Хитёр ты, гридень. Однако хитрость с умом близки. Ну да попытаюсь гнев боярина на милость сменить...
Неделя минула, другая. Ивашка даже подумывать стал, не забыл ли князь об обещанном. Но месяц спустя пришёл Олег к боярину Путше. Будто мимо проходил и заглянул в гости. Усадили князя за стол, потчевали, а к концу трапезы Олег и сказал: