И бывшие с ним
Шрифт:
— И что же?
— Рассылайте газетки, рассылайте! — сказала Антонина Сергеевна сердито. — Ваши с «Весты» вчера болели за Федора Григорьевича, теперь, как почитают, скажут: «Эге! А ведь прав-то Тихомиров».
— Не скажут!
Антонина Сергеевна зачитала:
— «В отчете о работе исполкома справедливо критикуется ремстройконтора, допускающая затяжки с ремонтом больницы. Что показали депутатские проверки? Долго не могли составить график ремонта больницы, каждый раз там находилась „объективная“ причина, оттягивающая ремонт. Наконец, составили график. Но работы выполнены кое-как, можно сказать, ничего не сделали…» Что следует из зачитанного? Что Тихомиров и Жучкин люди
— А из зачитанного не следует, что Тихомиров выпихивает Федора Григорьевича на пенсию и на его место хочет посадить кого-то своего? — спросила Калерия Петровна.
— Разумеется, хочет, потому Жучкин и выступал на сессии.
Откинувшись, Калерия Петровна растерянно глядела на Антонину Сергеевну. Ей-то казалось, она одна догадывается о замысле Тихомирова.
— Но ведь такого нельзя допустить, — теперь Калерия Петровна говорила жалобно. — Федор Григорьевич звезда первой величины, он штурман. Пусть он не понимает про лимиты на проектирование. Пусть не может достать приборчик, определяющий в чреве пол младенца. А Жучкин достанет приборчик. Разве дети станут здоровее от приборчика? Им нужен Федор Григорьевич как пример жизни.
— Меня ждут, — перебила Антонина Сергеевна. — Двое в складе, трое в машине. Отдайте ключ.
— Я их выпущу, пусть их посетит догадка: почему, почему они не чувствуют себя счастливыми перед личностью Федора Григорьевича? Почему он лишает их самодовольства, самоуверенности?
Антонина Сергеевна, не простясь, вышла. Постояла во дворе, дала привыкнуть глазам к темноте, через тополиный подрост продралась к складу. Там под дверями сидели ее муж и Полковников, переговаривались с Жучкиным, тот ничуть не одурел от сидения в душном складе, а похохатывал и говорил, будто запахи склада перешибает нефтяной, старый запах липкой смеси, какой у них в восемнадцатой школе мазали полы. Антонина Сергеевна помаячила мужу, и, когда он сел с ней в машину, она шепотом сказала о втором узнике, Тихомирове. Муж поводил головой: беда, знал он Тихомирова.
Под дверью склада оставили Полковникова, поехали с Сашей за линию, в пригородное село Черемиски. Перед переездом муж вылез, простился с Сашей, говоря, что ему пора, завтра рано вставать.
Старый дом доктора Федора Григорьевича темен. Антонина Сергеевна постучала в гладкое, без переплета, окно. Подождала ответа, прошла к воротам, шатровым, навешенным на могучие столбы. Нашла врезанную в полотнище калитку, покрутила воротное кольцо из мягкого белого железа. Сношенная собачка поймала щеколду, и калитка неслышно впустила Антонину Сергеевну. Она прошла через двор, выстланный каменной плиткой и белый от луны, поднялась на крыльцо, заскрипевшее под ее тяжелым телом. Входная дверь настежь, в сенях просевшие доски вздыхали под ногами. Вошла в дом, темный, глухой, позвала хозяина. Включила свет. Голая прихожая вроде и вымыта была, и лосиные рога на стене поблескивали в изгибах, пыль с них вытерли. Однако в первую же минуту пребывания в доме становилось тоскливо. Запущенность выдавала смесь запахов. Занавески, обои, обивка мебели за многие годы впитали запахи кухни, запахи эти в ткани, в бумаге перебродили, смешались с запахом старого дерева, с запахами слежавшихся в шкафах книг.
Она написала записку, оставила на столике под портретом покойной жены Федора Григорьевича, чернобровой красавицы с гладкой прической. Затем они с Сашей проехали на берег пруда, там под тополями стояла больничка пригородного совхоза, открытая Федором Григорьевичем в тридцатые годы в доме лавочника: низ каменный, верх деревянный. И доныне, будучи главврачом районной больницы,
Вышедшая в прихожую фельдшер Бурцева сказала, что Федор Григорьевич не захаживал в больницу дня три и что сейчас он непременно у себя, в родильном отделении.
— В такое-то время? — не поверила Антонина Сергеевна.
— Женщины обычно рожают ночью, — Бурцева слегка покраснела. Это была худая девушка в длинном свитере и в брюках.
Верно ведь, подумала Антонина Сергеевна, я-то оба раза рожала ночью.
Вышел на голоса бритоголовый пузан в шелковой пижаме, в каких лет двадцать назад разгуливали по перронам пассажиры поездов. Пузан был директором пригородного черемискинского совхоза, другом мужа Антонины Сергеевны. Пал Палыч Козубовский.
Его жена уехала к родне на Украину. Пал Палыч ночевал в больнице: сердце плохое, здесь он под рукой у фельдшера. Райисполкомовскими было замечено, что переселяется он в больничку каждый раз, когда в райисполкоме или в райздраве заговаривали о бесполезности старой совхозной больнички. Хитрость действовала, Пал Палыч был Герой Социалистического Труда.
Пал Палыч вышел проводить гостью. Высмотрел за воротами брошенное рабочими бревно: на втором этаже меняли венцы. Покатил бревно во двор, говоря:
— Терешка, подай кочережку, я дверь тебе отсуну.
Байку про лентяя: принесли кусочек, а ему неохота слезть с печи, — Пал Палыч услышал от матери Антонины Сергеевны. Мелочно придирчив Пал Палыч, а осенью ему на пенсию, вернется на свою Полтавщину.
Вернулся к Антонине Сергеевне за ворота. Глядели в поля, синие от луны. Разроют там скоро. Под цеха завода железобетонных изделий, под бетонные коробки стройбазы уйдут облагороженные земли — тридцатилетний труд Пал Палыча: известкование, туки, дренажирование. Дальше, на месте рудничного поселка, поблескивающего крышами под чертой леса, развернется, разляжется локомотивостроительный завод европейского масштаба. Закладывают его страны СЭВа. Для него стройбаза, для него ЖБИ. Заводище навезет тысячи людей, двинется на Уваровск. Выстелит путь бетонными плитами и выпьет пруд. Шоферам МАЗов из высоких кабин черемискинская больничка будет казаться сторожкой.
Вернулись к складу. Там застали начальника станции и кладовщика, заколачивающих дверь досками. Узников выпустили, пришлось распилить накладку.
«Жигуленок» выворачивал на тракт, Антонина Сергеевна положила руку на руль: погодите. Саша выключил свет, они глядели из темной машины.
На голой, белой от света плите перрона стояла Калерия Петровна с зонтиком в руке. Ждала поезд из Москвы, внимала слабому звуку за лесом? Переживала вновь чувства молодой женщины, провожавшей год за годом свои выпуски? Или переживала бегство жениха и с неутихающей силой желаний, с верой в счастье и в ответное чувство ждала дня, когда он приедет, увезет в Москву?
Прощаясь с Сашей возле своего дома, Антонина Сергеевна продиктовала адрес и телефон своего брата Коли. Нету его дома-то поди, одинокого горемыки, подумала она о брате. Посоветовала Саше отыскать базу Московского морского клуба, это на канале, тропинка туда идет от метро «Водный стадион», и дожидаться уваровских возле «Весты», всегда кто-нибудь да явится.
Помолчали; Антонина Сергеевна попросила передать поклон матери Саши, а чего кланяться, завтра, по пути на работу, остановится с его матерью; его мать выдернет бечевку из пластилиновой печати, наклонится, пошарит в хозяйственной сумке, поставленной у ног, вынет ключ и откроет дверь, и все одной рукой, другая потихоньку у нее сохнет. Этот разговор женщин входи в утренний обряд, имеет один смысл — выразить сочувствие женщин друг к другу.