И бывшие с ним
Шрифт:
И вновь исповедь Веры Петровны, выговоренная со страстностью очистительного магического обряда. Вера Петровна каялась: не ценила, не верила, не знала Васю, предавалась самоуничижению, каялась в своей слепоте, предлагала власть над собой, стелилась перед Васей. Низкий протяжный голос обволакивал, завораживал, трогало даже ее выспренное «власть над собой».
Вышли, наконец, унося на щеках, на рубашках следы душистых прикосновений Веры Петровны. Шел третий час ночи. Запетляли по улочкам, вдруг краснолицый потребовал остановить, а когда Саша пренебрег его указанием, навалился сзади и вцепился
Саша сидел в темной машине, глядел. Они краем обошли пятно света, и тут же их черные головастые фигуры всплыли из-под стеклянной вахтерской будки. Она ярко светилась, как газовая лампа. Поднялся человек из глубины будки, подошел к двери. Медленно водил выставленными руками, впуская Васю и краснолицего. Затем вошедшие расположились в будке: краснолицый вытащил из-под стола табурет и сел в углу, Вася устроился за вахтерским столом. Вахтер отплыл к стене, там стал водить в воздухе руками. Распутывает шнур, догадался Саша, ставит чайник.
Он проснулся, когда флакон будки был пуст и светился слабее: светало. Саша вышел из машины, по краю жидкого светового пятна прошел к будке, заглянул в двери: на столе чайник, стаканы, разорванная пачка рафинада. Отошел, при свете будки рассмотрел на кирпичном воротном столбе медную доску с вычеканенными словами: «Специализированный комбинат холодильного оборудования». Услышал голоса, пошел вдоль рядка акации. Они сидели на перевернутом ящике, в сумраке слившись в нечто похожее на корявый пнище. Саша постоял, послушал, говорили о каком-то мастере, уплывает-де у них из рук золотой фонд.
Из-за их плеч Саша глядел на комбинат: производственный кирпичный корпус с высокими, под крышу окнами, чуть подсвеченными изнутри, из-за его угла выдвинулся белый административный корпус, охваченный черным мохнатым поясом цветников. Вон он кто, краснолицый, усмехнулся Саша, вон он кто… первый директор этого комбината Андрей Федорович Гуков, сын Федора Григорьевича. Вася Сизов второй по счету директор, а ныне прораб этого же комбината. Ночами наезжают, пьют чай с ветераном-сторожем, хмелеют от наркотической смеси воспоминаний, осуждения, «их» просчетов: «у них» сманили, «они» упустили, — и предположений о том, как могло быть, если бы один из них оставался директором.
— Прошлое не имеет значения, — сказал Саша, подойдя к машине. Просунул руку в салон, легонько нажал на клаксон.
Прошлое не имеет значения, только будущее, так дополнил Саша свои слова на шоссе, посылая «Жигуленка» вперед и с наслаждением переживая свое восхищение сильной уверенной машиной.
Спал Саша в саду на кровати с промятой сеткой. Разбудил Андрей Федорович, жар шел от него. Свекольное от воды лицо, голый, выпиравший живот, волосатые плечи осыпаны бусинами воды. Хозяин повел гостей осматривать участок.
— Тут клубника! Ландыши! — волосатой ручищей указывал под деревцо. — В лесу нарыл. Приезжайте весной понюхать.
В моем убежище такой запах ходит тучами, подумал Саша и понюхал рукав рубашки. Слава богу, ландышевый дух моего домохозяина не так въедлив, как «Шанель» Веры Петровны.
За жиденьким заборчиком шум машины, Андрей Федорович бросил гостей:
—
Красные «Жигули» подрулили к забору, вышел черноволосый ладный парень, за ним второй, тоже ладный, плечистый, оба в светлых брюках и легких курточках из плащевки, какие теперь носили в Москве. Саше хотелось иметь такую же, продавщицы, если он спрашивал в магазинах про курточки, глядели с любопытством или усмехались.
Андрей Федорович оттер бумагой огромную, артельную сковородку с деревянной ручкой, приготовил яичницу из двух, а то и трех десятков яиц. Сын не остался завтракать, снисходительно отвечал отцу, что они торопятся, и поглядывал на товарища, и видно было, что в отношениях они не равны, что Илья зависим от дружка, и не потому, что дружок привез его сюда на своей машине, — зависимость постоянная.
— Ну хоть с Сашей познакомься, — вдруг проявляя заполошность, Андрей Федорович забегал между Сашей и сыном, вообразив, что сыну и его дружку Саша подходит по годам и новое знакомство может удержать сына здесь.
— Илья — студент института культуры! — Андрей Федорович подталкивал Сашу к парням. — Они с Вадиком создали ансамбль «Последний шанс».
— Я вас по телевизору видел, — сказал Саша, подходя. Курточки были на зависть хороши, никаких заклепок, ни вшитых в рукава молний, опрятно, точно сшито.
— Других видели, они взяли название нашего ансамбля…
— Наш развалился, — сказал товарищ Ильи, протянул Саше руку: — Вадим.
— Почему последний шанс?
— Намек на стиль сегодняшней жизни. Каждое дело делать так, будто оно твой последний шанс, вырваться, заявить себя.
Саша покивал. Вадим ему нравился. Красный «Жигуленок» отъезжал, Андрей Федорович бежал, нагнувшись, говорил, говорил в окно, жалко, заискивающе, тряся своей большой головой.
Остывшие остатки яичницы доедал Леня Муругов, он явился голодным. Затем расстелили на траве ватное одеяло, состоящее из одних комков — под ним-то и спал Саша. Разложили документацию, чертежи.
Не всякая подробность была понятна Саше, но за разговором он следил без напряжения. Обсуждали монтаж экспериментальной теплицы для северных районов; договор с НИИ на изготовление теплицы подписал Андрей Федорович. В договор вписаны Вася и Леня — он будет приспосабливать и регулировать компьютер, следящий за температурой, влажностью и процентом углекислого газа в теплице. Было предложено Сашу также вставить в договор, дескать, в монтаже кондиционеров он маракует, сталкивался. Один Гриша знал о работе Саши в Кемерове на монтаже промышленных кондиционеров, стало быть, он-то и говорил с Васей.
— Имеется совпадение, невыгодное для меня, — продолжал Вася. — НИИ — заказчик нашего комбината. Ушац припишет мне использование служебного положения.
Ушац был преемник Васи, директор специализированного комбината холодильного оборудования. Он не хотел брать Васю на комбинат после Парижа, Вася добился через народный контроль.
— Чего робеть-то? — сказал Андрей Федорович. — Тебе деньги нужны. Две девки-невесты. Я на одного Илью работаю и загнался… Вон сейчас четыреста рублей отвалил. Он-то мне потрафил, скоро год, как живет при деде в Уваровске. Столицу бросил!