И бывшие с ним
Шрифт:
Юрий Иванович дописал фразу, снял трубку, и вовремя, последний звонок был утяжелен негодованием. Звонил с вокзала архитектор из сибирского городка, спрашивал, состоится ли «круглый стол». Да, в три часа, как назначено, отвечал Юрий Иванович и стал было объяснять, как проехать.
Шел одиннадцатый час, в коридоре захлопали двери, застучали каблучки. Сыпались звонки, телефонный аппарат соединял Юрия Ивановича с городом, время от времени побрякивая и похрустывая своей начинкой, что означало у него расположение к Юрию Ивановичу: жаловался на здоровье, дескать, тут болит и там болит, а работаем не хуже молодых, так приучены.
В начале первого телефон зазвонил несмело. Трелька заканчивалась легким всхлипом. Звонила
Всхлипы в конце телефонных трелек стали протяжнее, а внутри их будто лопались пузырьки. Женщина станет просить и плакать при том. Юрий Иванович снял трубку, подумав в которой раз, что, не вступи он в особые отношения с издательскими телефонистами, при случае — уход в отпуск, скажем, — аппарат был бы сменен: модель устарела, корпус расколот и скреплен изолентой. Но уступка телефонистам была бы предательством, в том случае, само собой, если аппарат стал союзником. Да, обрыдл ему Юрий Иванович за двенадцать лет, все-то ему было известно о нем, наслушался вранья, жалких слов попятной, его технический разум презирал Юрия Ивановича за неумение отстоять себя, проводят на мякине, пользуют так и сяк. Да, не могло его техническое существо не сочувствовать, больше того, не сострадать Юрию Ивановичу. Тысячи одиноких часов они пробыли здесь в угловой комнатке, когда огромное редакционное здание становится гулким, как пустой сеновал, из глубины опустевшей улицы доносится повизгивание и стук трамвая, а в комнатке обостряется запах лежалой бумаги и перекисшего табачного дыма, когда день прошел в суете: звонки, посетители, а теперь сиди, добивай к завтрашнему материал; или нет сил ехать в набитом вагоне метро и пережидаешь; или когда не хочется домой; или, бывало, жена утром вынула ключи из кармана у Юрия Ивановича, тем самым без слов выставив его, а к друзьям не пойдешь, всяк нагружен своим, и оказывается, что за тридцать лет жизни в огромном городе ты отвоевал лишь эту угловую комнатку, да и из нее в одиннадцать часов попросит вахтер. И если вдруг позвонит друг, не глумливый хохоток в конце телефонной трельки, а полная гласная, что потом долго, радостно звонит в ушах…
— Да-да! С кем я говорю? — высокий, летящий женский голос.
— Это вы мне звоните, Вера Петровна, — сказал Юрий Иванович.
— А, все мой телефон. Он для меня существо мистическое, у меня с ним отношения как с личностью… Ты ведь помнишь, он у меня кнопочный. Как видно, я звонила тебе, и было занято… Я нажала кнопочку «повтор». Он сам затем дозвонился. Он знает, кому дозваниваться, кому нет. Я-то ни черта уже не соображаю, подряд все пью. Стугерон, новые транквилизаторы. Будь добр, Юрочка, узнай, каких адмиралов хоронили по морскому обряду… Скажем, за три-четыре последних года.
Голос доносился из глубокой, будто погребной тишины. К драматическим интонациям телефонный аппарат был чувствителен. Ни треска, ни вьюжного воя в трубке, ни прочих шумов, что выдают самостоятельную жизнь станционных устройств и подземных кабелей. Говорила Вера Петровна, старая женщина, со вчерашнего дня вдова художника-мариниста.
— Выведаешь? Ты мне поможешь? — говорила Вера Петровна. — Хотя бы одно-два имени? Тебе не откажут. Ты журналист, ты найдешь предлог, выспросишь. От меня-то они отделываются легко.
В начале второго появился Эрнст Гудков. Знавший Эрнста лет тридцать, Юрий Иванович всякий раз при его появлении дивился его росту, Эрнст входил, нагнувшись, чуть втянув и выставив вперед большую лысую голову; нагибался он бессознательно, немало в юности постукался. Сел, подпер голову ручищей. Смыло банную, молодящую лицо гладкость. Эрнст устало глядел в столешницу. Попросил поехать с ним к Вере Петровне. Рассказал: маринисту отвели место на Новодевичьем кладбище. Вера Петровна требует, чтобы мариниста похоронили по морскому обычаю, то есть чтобы его тело накрыло волной под гром корабельных пушек. Подробностей подобного погребения она не знает, твердит: хороните как адмирала, и не верит, сколь ни убеждают, что ныне адмиралов хоронят в земле.
— У меня в три «круглый стол», — сказал Юрий Иванович.
— Я на машине, до Войковской гнать минут двадцать пять.
Юрий Иванович набрал номер Веры Петровны. Телефон с готовностью завозился, забрякал своими искателями и соединил, то была готовность старого и слабо-сильного швейцара, спешащего открыть неповоротливую дверь.
— Еды вам не привезти, Вера Петровна? — спросил Юрий Иванович.
— Надеюсь, ты-то не станешь меня уговаривать уступить им? Мне человек пять сегодня сказали: ум для того и дан, чтобы принять вещи, которые нельзя изменить. Все читают одну какую-то книгу, оттуда и слямзили, олухи.
— Я-то как раз этой книги не читал.
— Твой приезд подействует на меня расслабляюще. В осаде так в осаде. Мой муж служил флоту всю жизнь. Пусть служил кистью. Но у него была морская душа. Мой долг похоронить его как моряка. Ты мне поможешь? Выведаешь? Два адмиральских имени мне достаточно, чтобы припереть их к стенке.
Телефон, когда Вера Петровна повесила трубку, одобрительно прохрипел: дескать, вот какой характер надо иметь, а от тебя-то, Юрий Иванович, только ленивый не откусывает.
— Ты ведь помнишь, Вера Петровна меня впихнула к ним в поликлинику худфонда. Начальство тогда упиралось, для своего держали место невропатолога. Сейчас мне это дело припомнили. Вы, дескать, личный врач Веры Петровны, у нее загибон, снимите ситуацию. Я-то готов подать заявление, гори огнем такой приработок, да ведь сегодня не подашь!
Юрий Иванович поднялся: поехали!.. Проходили мимо кабинета главного редактора. Дверь приоткрыта, секретарша пачечками раскладывала бумагу на столе для совещаний, на краю стола сбились вазочки с конфетами, с печеньем: через полтора часа соберется «круглый стол». Пусто кардинальское, с высокой спинкой кресло главного, он сидит на сессии райсовета или на редакционной «Волге» проскакивает перекресток под желтый свет — гонит в Академию педнаук, в ЦК комсомола, в издательство! Через полтора часа — «круглый стол», ведут главный редактор и заведующий отделом публицистики Юрий Иванович Панов.
По Лесной выскочили на Ленинградское шоссе, вмиг были на Войковской, здесь развернулись к дому с магазином «Свет», через арку во двор — ух был домище, постройки сталинской поры, в добрый квартал. Поднялись на лифте, постояли перед дверью, порассматривали ромашки из латунных шляпок по дерматину. Юрий Иванович легонько потопил пенечек звонка, ожидая, что за дверями загудит звонок, гуденье отзовется в стенках и дверцах старинных шкафов, в старом сухом паркете, в деревянных панелях кабинета.
Не гудит звонок, отключен. Послушали, нет ли движения за дверью. Звали наперебой.
— Вера Петровна!..
Спустились, звонили от метро по телефону, не отвечал номер Веры Петровны. Вернувшись к двери, звали, время от времени позванивали.
Грохнула дверь лифта, появился худющий человек с седой бородой, с седыми, до плеч волосами.
— Дохлое дело, — сказал худющий вместо приветствия. — Я тут с утра. Вот сбегал пожевал. Вы давно? Она не выходила? Звонок не включила? — Он втолкнул спичку под пенек звонка. Приложился ухом к двери. — Нет, не откроет. Руководству союза обещано организовать ей звонок от одного из первых лиц в государстве. Однако организуют звонок с условием, что вдова будет подготовлена и даст себя уговорить.