И дай умереть другим
Шрифт:
«…Взаимный финансовый фонд „Авангард“ создан представителями более двухсот коммерческих структур (полный список прилагается) с целью взаимного кредитования. Согласно условиям учредительного договора, каждый член фонда, при выполнении определенных условий, может получить кредит на льготных по сравнению с банковскими условиях, превышающий не более чем в двадцать раз совокупный взнос (вступительный плюс ежеквартальный)… Директор-распорядитель фонда – Улыбабов Евгений Максимович…» Ах, какая фамилия!
Реваз Резо заседал в своем новом офисе на Маросейке.
Заседал по-богатому: табличка на двери кабинета – "Президент футбольного клуба «Буревестник» – была даже больше, глаже и золотистее вывески у главного входа. Заседать ему, видимо, сильно нравилось, заседать оно ведь лучше, чем сидеть. А два грабежа еще по малолетству и три разбоя уже в зрелом возрасте обогатили его соответствующим опытом. Но отмотал, отпилил свое, полностью (двадцать шесть лет из своих пятидесяти двух!), как бы перековался, даже сняли с него судимости, и теперь вот вполне обычный гражданин кавказской наружности, да и внутренности, а за попреки уголовным прошлым можно и в суд подать за нанесенный моральный ущерб. И что не последний человек в измайловской группировке, может вполне отрицать и назвать клеветой и наветами, и поди докажи, сам-то он лет пятнадцать на дело не выходил, а что советы полезные раздает, опытом с молодежью делится – так это разве запрещено?
Но к следователю по особо важным делам отнесся с почтением, вышел-встретил лично, а заседание свое разогнал одним движением руки. И послушались, поднялись разом и молча удалились, а секретарша уже хлопотала у маленького столика: пара бутылок вина, зелень, сыр, лаваш нарезанный, бокалы, салфеточки, пепельницу протерла, кресла отодвинула, на хозяина взглянула преданно, гостю скромно улыбнулась и удалилась с горской грациозностью. Ну и ну.
– Пра-ашу, – широким жестом пригласил Резо. И было ясно, что просьбы в этом жесте и слове меньше всего – скорее уж приказ.
Ну и ну. На боку у него роскошный кинжал в серебряных инкрустированных ножнах.
Уселись. Посидели. Посмотрели друг на друга со значением. Резо – матерый такой грузинище, давно не джигит, скорей аксакал, если есть у грузин аксакалы, шевелюра – соль с перцем или, точнее, перец с солью, мощный лоб, гордый кавказский нос, широкая из-под усов улыбка. Цену себе знает и марку держит, подгонять такого бесполезно, сейчас он хозяин, а «важняк» – гость. Захочет, скажет, что знает, не захочет, не скажет, и поди отгадай, знал или не знал. Цель своего визита Турецкий еще по телефону изложил, так что не торопил, не прерывал ритуала.
– Випьем за знакомство. – Акцент культивирует, родился же в Москве; в Грузии если и был, то наездом. – Знаю, что на работе нельзя, но ми же и не коньяк пием, это лекарство.
Лекарство так лекарство, а насчет работы – так у бойцов невидимого фронта ни праздников, ни выходных. Если на работе не пить, можно и умереть трезвенником.
Выпили: Резо медленно и с чувством всосал весь бокал, Турецкий пригубил. Неплохо: молодое вино, малая спиртуозность, но, пожалуй, многовато сахару.
– Маджари… – причмокнул Резо и закатил глаза от удовольствия. – Знаете, сколько в нем целебных ферментов, дрожжей, витаминов, яблочная, винная, лимонная кислота, глюкоза, почти вся таблица Менделеева. Нет лучшего лекарства при истощении нервной системы, атеросклерозе, подагре, бессоннице, гипертонии. Фантастически бодрит и омолаживает…
– И еще это любимый напиток Сталина, – выказал Турецкий недюжинную эрудицию, чем, похоже, обидел грузина. Хотя понять было трудно.
– Все знают, да? – Он снова налил себе и выпил, аккуратно завернул в тончайший ломтик нежного овечьего сыра веточку кинзы, пожевал, прикрыв глаза, и, отодвинув бутылку, закурил.
– Не нравится гаварить о вине, будем гаварить о деле. О женщинах гаварит не будим.
О деле – так о деле, давно пора, Турецкий тоже закурил.
– Антона я с суда не видел, – начал президент. – И он би ко мне ни пришел.
– Почему?
– Я сейчас обиясню все по порядку: ми били партнерами, но не друзьями, он мог хорошо гаварить с ребятами, мог придумать, как играть, тренера контролировал, держал в ежовых рукавицах… А я занимался делом: искал деньги, покупал автобусы, строил базу.
– Ну и?
– Потом Антон захотел више па-адняться, стать президентом Футбольной федерации. И мне пришлось научиться гаварить с ребятами и планировать игры, а он бил занят. А еще патом он сказал, что я виживаю его из клуба.
– А на самом деле, вы, как бы это сказать, подхватили из слабеющих рук и гордо понесли, вернее, повели?
– Пачему нет? Ребята меня любят, все довольны. Разрастаемся, тренировочную базу построили, ведем переговоры, будем новых игроков покупать, играть стали лучше. В полуфинал европейского кубка вышли.
– А деньги откуда берете?
– Кито ищет, тот всегда… Спорт – это ба-альшой бизнес, умные люди это понимают.
– А кто-нибудь из игроков, тренеров, ничего такого о Рыбаке после его побега не говорил, не упоминал? Может, даже не о встрече, о звонке, письме, записке.
– Не знаю, нет. Поедем, сами спросим?
– В смысле?
– Сейчас как раз тренировка заканчивается, падъедем, пагаварым.
В раздевалке пахло потом, кожей и еще чем-то медицинским – спиртово-ментоловым; два десятка игроков, массажисты, тренеры сидели, стояли, прислонясь к шкафчикам, мяли в руках потные футболки и полотенца. Они только закончили тренировку, явно устали, естественно, хотели помыться и отдохнуть и потому смотрели на Турецкого невесело, и только присутствие Резо не позволяло им разойтись по своим делам. В конце концов, они не обязаны торчать тут и выслушивать какого-то следователя. Хотя бы и из Генпрокуратуры. И если поначалу хоть кто-то проявлял какую-то заинтересованность, то, как только Турецкий объяснил цель этой беседы, всякий интерес тут же пропал.
«Важняк» кратко обрисовал сложившуюся ситуацию и по тому, как никто не отреагировал на известие о побеге и розыске Рыбака, понял, что это для них не новость.
Обстановка, конечно, не располагала к задушевной беседе и откровенности, но это, в конце концов, не намного хуже, чем говорить с каждым из них в отдельности. Когда человек один на один со следователем и ему есть что скрывать, он концентрируется, замыкается, взвешивает каждое слово и каждое движение, и к каждому нужно искать свой ключ, если этот ключ вообще есть. В группе, в команде, люди чувствуют себя куда увереннее, ведь есть вероятность спрятаться, раствориться, остаться незамеченным, и, может быть, что-то: реплика, жест, вздох, взгляд – вылезет-таки наружу.