И дай умереть другим
Шрифт:
– Спасибо, Константин Дмитрич, – ответил Турецкий, тщательно взвешивая слова. – Стараюсь быть в форме. Борюсь с рутиной, готовлюсь к неожиданностям.
– Ты прямо дипломат.
– Конечно! Если будешь доставать – сбегу в МИД. – Меркулов, как вошел, так и остался стоять у порога, отчего Турецкому стало неловко. – Что ты застрял, как неродной, садись, сейчас чаю заварю для дорогого начальства, ты ведь кофе не пьешь.
– Это хорошо, – согласился он, присаживаясь. – Кофе, кстати, тоже хорошо бы, сто лет уже не пробовал.
– А что означает
– Хорошо, что ты у нас дипломат. Как раз имеется для тебя дипломатическая миссия.
Турецкий чуть не поперхнулся. Но пересилил себя, не стал задавать ни один из вертевшихся на языке вопросов, спокойно продолжал колдовать над кофеваркой. Интересно, сколько же надо молчать, чтобы замгенерального открыл рот первым? Минуту? Нет, две минуты? Три.
– Почему молчишь? Подробностями не интересуешься?
– Меня с детства приучили не перебивать старших, – ответствовал Турецкий, не отрываясь от своего занятия. – Все равно они всегда оказываются правы.
– Ладно, убедил, заканчиваем политес.
– Да я и не начинал, – заметил Турецкий почти без ехидства.
– Все-все, проехали! – Меркулов развалился на стуле поудобнее, давая тем самым понять, что разговор переходит в иную плоскость. – У тебя подозреваемый есть?
– Есть.
– Мотив, орудие убийства у тебя тоже есть. Подозреваемого твоего ловит за тебя Грязнов.
– Он его за побег ловит, – уточнил Турецкий.
– В общем, неотложных дел у тебя, как я понимаю, нет.
– Сколько сахара?
– Не надо. Одним словом, так: пока Слава гоняется за Рыбаком и ты все равно не в состоянии ему помочь, слетай, пожалуйста, в Германию – утихомирь немцев по возможности. Они мне уже дырку в темени прогрызли.
– Что я буду там делать?! – возмутился Турецкий. – Выступлю в бундестаге с законодательной инициативой? Пусть в срочном порядке введут цензуру в прессе и на телевидении на время расследования дела Штайна.
– Штайн проживал в Мюнхене, – Меркулов никак не прореагировал на его выпад, – нанесешь визит в управление полиции, встретишься с семьей, если журналисты пожелают обратить на тебя внимание – тем лучше, скажешь пару слов со значительным видом. И больше ничего. Заключать кемп-дэвидские соглашения от тебя не требуется. Заглянешь к Реддвею в гости, проспишься и можешь возвращаться. Я его уже предупредил.
– Угу, – с досадой потревоженного лежебоки процедил Турецкий. – В гостях хорошо. А дома у меня нету… Погоди, Дмитрич! – запротестовал он, видя, что Меркулов собирается уходить. – Объясни, пожалуйста, зачем нужна вся эта канитель?! Почему мы не можем просто пригласить их официальных представителей и объяснить им все как есть? Они что, дети малые, станут на каждом углу трепать языком и разглашать тайну следствия?
– Не удовлетворят их наши доводы, – возразил Меркулов, обернувшись в дверях, – не удовлетворят, пока мы не задержим подозреваемого и он не сознается по всем пунктам. Съездишь, как знать, вдруг откопаешь что-нибудь интересное, – высказал он последний аргумент, – после обеда загляни ко мне оформить бумаги. – И, не желая более продолжать дискуссию, поскорей ретировался.
Смирившись с тем, что лететь все-таки придется, Турецкий принялся уговаривать себя, что это, в сущности, не так уж плохо и только обрюзгший, обленившийся, замшелый старпер может не радоваться такой возможности. Один вопрос: что же тут, собственно, «такого» и что это за «возможность»? Лет десять назад он бы, конечно, с радостью превеликой. А теперь… Видел он в гробу все их «возможности» с нашими командировочными в кармане. Ну выпьет не со Славкой, а с Реддвеем – какое-никакое разнообразие; Питеру еще, как обычно, презент требуется, благо есть одна вещичка…
Реддвей обрадовался страшно, долго тискал руку, утомил расспросами, и Турецкий испытал немалое облегчение, когда официальная часть встречи наконец завершилась.
– Чем побалуешь? – поинтересовался хозяин уже в своем кабинете, с азартом собирателя предчувствуя пополнение коллекции «русского и новорусского колорита», как окрестил ее Турецкий.
– Гамлет, принц Датский. На фене. В суперобложке.
– Ну-ка, ну-ка. – Реддвей заинтересованно пролистнул несколько страниц. – А что значит: «…на нарах датских паханов у фраеров и шмар не проканает…»? А…
– Извини, – перебил Турецкий, – если начнешь спрашивать, что каждое слово означает, – умрем от жажды. Я хотел для комплекта привезти соответствующий словарь, но не нашел, как назло. Ничего, в следующий раз обещаю, непременно.
– О'кей или, как это, э-э, заметано? Насчет жажды намек понял.
– Тебе Меркулов объяснил, зачем я здесь с посольством? – поинтересовался Турецкий, окончательно освоившись после ста граммов. Недавнее нежелание лететь в командировку представлялось ему теперь полным идиотизмом.
– В двух словах. Как я понял, ты должен засвидетельствовать почтение местным полицейским чинам и, если получится, раздобыть компрометирующие сведения на Штайна.
– Про компрометирующие данные вообще-то речи не было. По большому счету, все это и на фиг никому не нужно. Но начальство требует изобразить деятельность. Чтобы у немецкой стороны не было оснований… Короче, если удастся вычислить какие-нибудь финансовые операции, выставляющие моего покойника в дерьмовом свете, то при дерьмовом развитии событий у нас появится лишний козырь.
– Понятно, понятно, – закивал Реддвей.
Что ему, интересно, понятно, скрывая усмешку, подумал Турецкий, сам я ничего в этих дипломатических реверансах не смыслю. Да что там я, Костя и тот наверняка не все понимает.
– А по своим официальным каналам ты чего-нибудь добился?
– А, – махнул рукой Турецкий, – скажи мне, кто тут будет особо надрываться, ковырять его налоговые декларации и всякую бухгалтерскую макулатуру? К тому же на поверхности там все в ажуре, можешь быть уверен, господин был совсем не дурак: знал, как втихаря косить деньгу…