И дай умереть другим
Шрифт:
РЫБАК
Марина звонила ему, а он никак не мог подойти. У нее было какое-то срочное дело, а он не мог найти телефон. Но откуда же он тогда знал, что это она? Нет-нет, он был совершенно уверен, больше некому, это она, она, она погибала в огне, она горела, а он никак не мог найти этот чертов телефон, ведь стоит только снять трубку – и тогда все кончится, погаснет, и тогда она снова будет, она, она, она, она, она, она…
Да где же эта проклятая трубка? Он зашарил во тьме руками, наткнулся на стул, тот упал, из кармана пиджака вывалился телефон и, кажется, включился.
Проснувшийся Рыбак уставился на него осоловевшими глазами. Где он? Что с ним? Марина… Но она мертва, ее нет. Что за сон…
И откуда этот телефон? Из пиджака. А пиджак?
Пиджак он снял вчера с Кирсанова, и телефон, значит, тоже его. А эта комната…
Теперь наконец он проснулся совершенно.
Ну конечно, воспользовавшись водительскими правами Патрушева (кое-как вклеил свое фото), он снял комнату на пару дней в какой-то сомнительной общаге на Сущевском валу.
Так был звонок или нет? Да какая разница?!
Хрясть.
Рыбак со злостью швырнул трубку в стену, и от нее отлетели какие-то детальки.
А зря. Ведь могла пригодиться.
Да и черт с ней. Он снова завалился на кровать и закрыл глаза.
ТУРЕЦКИЙ
В Мюнхене Турецкого принял зам начальника управления криминальной полиции Шредер. «Сам» не соизволил, как вежливо объяснили Турецкому, «он занимается организацией мероприятий по предупреждению акций экстремистов в соответствии со срочным распоряжением министерства внутренних дел». Хорошо еще, что к нему приставили переводчика, иначе вежливому заму пришлось бы раз десять повторять, каким же таким неотложным делом занят его шеф. Полицейский, предупреждая вопрос Турецкого, сообщил, что по просьбе Генпрокуратуры России произведена проверка финансового положения погибшего г-на Штайна, и никаких нарушений не выявлено. Однако еще не получен ответ из их, немецкого МИДа, поэтому предъявить окончательный отчет в настоящий момент не представляется возможным.
– Полагаю, данное осложнение – временное и в соответствующие сроки мы сможем получить все необходимые документы? – задал Турецкий вопрос с самым напыщенным видом (жаль, нет рядом Кости Меркулова – послушал бы сам всю эту галиматью).
– Безусловно, – также важно ответствовал Шредер, изобразив на лице бюрократическую убежденность в своей высшей правоте.
– А что вам удалось узнать о связях покойного с наци и о его причастности к нелегальной эмиграции? – спросил Турецкий без всякой надежды на доскональный и правдивый ответ.
Полицейский улыбнулся и сменил тон.
– Вы, должно быть, понимаете, что спрашиваете о взаимоисключающих вещах?
Турецкому показалось, что теперь с ним говорят как с деревенским простофилей, но он не настолько хорошо владел немецким, чтобы уловить все оттенки интонации.
– Да, господин Штайн общался со многими людьми, когда-то он был тележурналистом, как вам, должно быть, известно. Никаких данных о его связях с неонацистами, с нелегальными эмигрантами из Восточной Европы, с русской мафией у нас нет. Понимаете, он на протяжении последних лет занимал достаточно ответственный пост. И до того всю жизнь, что называется, был на виду. Возможно, вам трудно это представить, но у нас человек с криминальными связями не может долгое время плавать на поверхности и, по крайней мере, не испортить себе репутацию.
Да пошел ты, выругался про себя Турецкий, стараясь ничем не выказывать отвращения. Сам ты уж точно плаваешь на поверхности.
Далее Турецкий не стал настаивать на беседе с сотрудником, занимавшимся проверкой платежного баланса Штайна (тот был на выезде), и согласился с предложением не организовывать встречу с представителями прессы, «чтобы не подливать масла в огонь», отказался от услуг переводчика и в итоге снискал самую искреннюю симпатию полицейского чиновника.
Единственным результатом полуторачасового, с учетом всех проволочек, не считая времени на дорогу, визита в управление криминальной полиции Мюнхена был адрес родственников Штайна. В целом достаточно продуктивно, сыронизировал непонятно над кем Турецкий и отправился встречаться с семьей.
Освободившийся к вечеру Реддвей тоже увязался – то ли за компанию, то ли в качестве переводчика. Почему-то запомнилось, как при выезде из города им встретился гигантский рекламный щит со мчащимся через пустыню автомобилем «ауди» и фразой: «Кто желает заглянуть в будущее, должен расстаться с настоящим!»
Дорога была замечательной, и только благодаря этому они молчали до самого дома фрау Штайн – дочери покойного. Домик действительно выглядел игрушечным на фоне альпийских вершин, а Эрика Штайн оказалась той самой девушкой в белом с огромной собакой с фотографии в кармане убитого. В белом свитере толстой домашней вязки и светлых льняных брюках на стройных ногах. И с престарелым печальным сенбернаром возле упомянутых ног.
В горах все еще было холодно, и классический горячий пунш у камина оказался очень кстати. Пес обошел Реддвея вокруг и, не найдя в госте ничего предосудительного, отправился отдыхать на свой диван. На Турецкого он и вовсе не взглянул.
– Как его зовут?
– Слон.
Эрика уселась на свой диван, а гостям предложила третий, у камина. Вообще, в комнате не было другой мебели, кроме множества диванов различного размера, цвета и мягкости и нескольких столиков, количество которых было меньше числа диванов, ибо до некоторых можно было без труда дотянуться с двух диванов сразу. Не было книжных полок, не было музыкальной аппаратуры, не было ни черта. Диваны и камин, и все тут.
– А расскажите мне о своем отце! – не откладывая в долгий ящик, брякнул Турецкий, когда пунш был допит и дежурные темы о погоде исчерпаны.
Эрика его не торопила, с расспросами не приставала, и вообще, похоже, не слишком убивалась по поводу безвременно почившего родителя. Сидела и смотрела на огонь. Потом что-то сказала.
Турецкий вопросительно уставился на Реддвея. Тот спохватился и сказал неожиданно тонким голосом:
– Мы с ним редко виделись в последнее время. Когда же он появлялся, вел себя скорее не как отец, а как пациент. – Очевидно, он решил, что за женщину нужно говорить на октаву выше.
Эрика не сменила позы и на Турецкого так и не взглянула.
– Пациент?
– Дело в том, что я психотерапевт. Правда, теоретик, я не практикую, читаю лекции в университете.
Теперь хоть можно предположить, почему она не смотрит в глаза собеседнику, наверное, у них, у психоаналитиков, это не принято?
– Он был психически болен?
– Я стараюсь не употреблять таких терминов, как больной, ненормальный…
Сукин сын, добавил про себя Турецкий и глупо хихикнул. Но – тоже про себя.