И дай умереть другим
Шрифт:
– …Сумасшедший. По статистике как минимум один из двадцати человек находится, был или будет на излечении в психиатрической лечебнице. А психоаналитика сегодня посещает каждый, кому позволяют средства, и это отнюдь не значит, что все вышеперечисленные – сумасшедшие.
– Но у него все-таки были определенные проблемы? Отклонения от психики?
– Скажете, у вас их нет?
– Есть, наверное.
В комнате стало довольно темно, но Эрика не торопилась включать свет, и только огонь в камине и красные немигающие глаза Слона освещали пространство, но, как знать, возможно, это опять же психоаналитическая уловка.
– Мама – актриса, и этим почти все сказано, – пропищал Реддвей, и Турецкий чуть не расхохотался.
Вообще, это была забавная ситуация: американец переводил на русский с немецкого.
– Что этим сказано?
– Она актриса, в талант которой не верил никто, кроме нее самой, в ней постоянно бурлили грандиозные замыслы эпохальных и революционных постановок, которые отец должен был финансировать. Каждый проект проваливался с неизменным треском, после чего она бралась за новый. Отец деньги давал неохотно, отчего возникали семейные сцены, развод помешал бы его карьере, а жить с матерью он больше не мог. Они разъехались, она начала пить, он искал выход эмоциям, у него начался невроз…
– От которого он лечился женским участием.
– И помогало, – подтвердила Эрика с помощью Реддвея.
– А вам он исповедовался как врачу? – В голове у Турецкого немного не укладывалась подобная концепция отношений отцов и детей.
– Не исповедовался.
– Но многое рассказывал?
– Но многое рассказывал.
Вот черт, что, у немецких психиатров такая манера разговора? Ладно, раз уж пошла такая пьянка, надо ковать железо.
– Упоминал он когда-либо о некой Марине?
– Русская гимнастка?
– Вот именно.
– Она ведь погибла, и довольно давно.
– Но есть версия, что убийство вашего отца как-то связано с ней и, возможно, с ее гибелью.
Эрику эта версия не вдохновила, если ее вообще что-то могло вдохновить.
– По-моему, между ними никогда не было ничего серьезного. Не то чтобы он совершенно равнодушно отнесся к ее смерти, но это не стало для него трагедией, они к тому моменту уже не встречались.
– То есть у него уже кто-то был?
– О, он постоянно пребывал в свободном поиске и ни с кем подолгу не встречался.
– А эксцессов не возникало? Ревность там, месть. Это было бы естественно в такой ситуации…
– Только однажды, уже после гимнастки, он познакомился с какой-то молодой не то писательницей, не то журналисткой, а она неверно истолковала его намерения, но все в конце концов утряслось.
– И все это он вам вот так рассказывал?
– И все это он мне вот так рассказывал. – Она пожала плечами. – А что вас смущает?
– Вы же его дочь.
– Во-первых, я в первую очередь врач, а во-вторых, не он мой биологический отец.
– А координаты этой журналистки вы мне дать не можете? Врачебная тайна?
– Нет, я не в курсе.
– И это тебе что-нибудь дало? – поинтересовался Реддвей – и по тому, как это прозвучало, и по его лицу было видно, что сам он ничего существенного найти не смог, тем самым сильно поколебав свое реноме человека, которому под силу раздобыть любую информацию.
– Да так, бытовые подробности, бабы. Много баб – целый гарем.
– Понятно, крутой мужик. Вот прочти еще для общей эрудиции. Это все, увы.
«Увы» на самом деле представляло собой около сотни страниц мелким шрифтом. Турецкий воспользовался своим излюбленным методом: вытянул наугад лист из середины стопки и стал бегло просматривать, перескакивая через строчки, в надежде зацепиться взглядом за интересующее его слово или фразу.
«…Начальнику управления налоговой полиции… Рапорт… По результатам проверки заявления профсоюзного объединения… На предприятиях химического концерна „Farb Bench“ использовался труд нелегальных эмигрантов с нарушением законодательства об охране труда… что привело к гибели трех рабочих, предположительно выходцев из России. Личности установить не удалось… Один из задержанных показал, что устроился на сезонные работы, заключив договор и заполнив соответствующую анкету в корр. пункте телекомпании DT3 в Москве. Предъявленные им документы, якобы выданные при въезде на территорию Германии, оказались фиктивными. Задержанный был отпущен под залог 15 000 DM, внесенный его адвокатом (!), после чего скрылся… Московский корр. пункт DT3 является самостоятельным юридическим лицом. Учредители на паритетных началах: владелец DT3 Пауль Литтмарк и юридическая фирма „Biersak Ziegler“, специализирующаяся на авторских правах в области телевидения. Согласно имеющимся данным, контрольный пакет Biersak Ziegler через подставных лиц принадлежит сотруднику МИДа Гюнтеру Штайну, однако доказать это без санкции на проверку банковских счетов всех акционеров не представляется возможным, о чем…»
Вот вам, пожалуйста, и нелегальные эмигранты, удовлетворенно пробормотал Турецкий. Если поворошить реддвеевскую стопку, и наци найдутся, и русская мафия, и хрен его знает кто еще. Но доказать, конечно, невозможно. Хотя меня это как бы не касается.
Между прочим, стоит выяснить, в какой именно телекомпании работает Наташа Гримм. Случаем, не в DT3? Вот это был бы вариант!
РЫБАК
Очередной тревожный сон заставил его снова подпрыгнуть на постели. Рыбак продрал глаза и услышал визг тормозов на улице. Вышел на балкон. Увидел, как из «Нивы» выскочили четверо мужчин, из них двое – с автоматами в руках. И не поверил собственным глазам. Наверное, все-таки сон. Вернуться к действительности заставил громовый голос консьержа, долетевший с первого этажа:
– Нет-нет, не там! Номер двадцать один, номер двадцать один!
Четверка, уже успевшая вломиться в какую-то комнату, поменяла направление и побежала на лестницу.
Рыбак с ужасом посмотрел на номер на своей двери.
Двадцать один… Двадцать один?!
Не сон.
Он попятился. Выбежал через черный ход. Сердце стучало, как кремлевские куранты. Попытался неслышно спуститься по лестнице вниз. Не выдержал напряжения, перемахнул через перила. Существенно сократил отступление, но выдал себя звуком падения.
– Сюда, сюда! – заорал консьерж.
Автоматчики успели оперативно развернуться, а последний – даже выстрелить.
Дзинь.
От перил, прикрывших Рыбака, посыпалась краска и куски камней.
– Я сказал: не стрелять! – заорал кто-то из них.
Что же делать? Соскочить вниз, с третьего этажа?! Да почему же нет, в конце концов? Или это хуже, чем получить пулю?! Он выбрался через окошко на лестничной клетке на балкончик, изрядно засиженный голубями, и, больше не колеблясь, спрыгнул на крышу припаркованной у «гостиницы» «Нивы». Упал на бок, скатился на землю и вскочил на ноги, как кошка.