И даже очень
Шрифт:
Я мигом вскочил.
Там, во дворе, посреди цветистой клумбы, точно удивительное дерево, в пять минут вымахавшее до невиданных размеров, стоял _чужой космический корабль_ - я это понял сразу - и блестел на солнце своими синими отполированными боками, как наша ваза из чешского стекла.
– Что это такое?
– повторил папа и изумленно посмотрел на нас с Артемом, словно мы могли ответить ему, хотя,
– Ракета, - только и сказал я.
– Настоящая. С Венеры.
– Ты так думаешь?
– спросил отец.
– Артем, - позвал я.
– Артем!
Тот сидел, даже не шелохнувшись, на своем стуле и молчал, и глядел как-то странно, недоверчиво, что ли, чуть ли не с испугом, а губы его снова вытянулись в дудочку, будто он хотел свистнуть, да так и не засвистел...
– Ну да, - сказал он, наконец.
– Видали мы...
И вдруг рука его разжалась, и на ладони я заметил плюшевый лоскуток он сжимал его в течение всего обеда, и вот теперь...
– Артем!
– крикнул я.
И тут что-то словно лопнуло, оборвалось в напрягшейся, как кусок сильно растянутой резины, атмосфере.
– Врете вы!
– с отчаянием закричал Артем.
– Врете!
– и, вскочив, с ревом бросился вон из кухни.
– Что это с ним?
– изумился папа.
А мама уже помчалась вслед за Артемом - успокаивать, утешать...
– Это ты?
– спросил папа.
– Что - я?
– Ты наговорил ему чего-нибудь такого?
– Ничего я ему не говорил. Дурак он - вот и все.
– Ох, Борис, - сказал папа, - чувствую, будешь ты у меня сегодня стоять в каземате инквизиции, носом в угол.
– А я ничего не сделал. Ничего-ничего!
– Это ты сам разберешься, когда простоишь целым вечер. И пытать тебя будет твоя совесть.
– Я не сдамся, - буркнул я.
– Тогда твоя совесть с досады умрет, и я, и мама, и Артем - все мы станем тебя презирать.
– Подумаешь, Артем...
– начал было я, ко осекся, снова глянув в окно.
Там, во дворе, ничего не было.
Ракета, которую совсем недавно могли видеть все, исчезла, испарилась, вдруг растаяла, как лед на солнцепеке.
– Где она?
– охнул я.
– Так-так, - сказал папа.
– Вот постоишь в углу и постараешься ответить на этот вопрос. А пока доешь второе - совсем уже застыло.
Я вернулся к столу и, нехотя ковыряя вилкой антрекот, все думал, пытался понять, откуда же взялась эта ракета и, главное, была ли она все-таки на самом деле?
А может, снова кто-нибудь из наших играл (хотя, откуда было отцу, к примеру, знать о наших дворовых забавах?), а остальные, поддавшись азарту игры, лишь поддакивали и умиленно ахали?
Под вечер, когда я все еще отбывал наказание в предназначенном для того углу, ко мне подошел Артем, держа руку за спиной, и сказал вполне миролюбиво - этого карапуза, надо полегать, весьма разжалобили, наконец, мои мучения в проклятой одиночке:
– Устал стоять?
Я хотел было послать его куда подальше, но только кивнул, соглашаясь.
– На-ка, - вдруг произнес Артем и протянул мне что-то мягкое и теплое.
– Возьми.
– Что это?
– Мишка. Твоя доля. Здесь ровно половина. И, знаешь, я уже не сержусь на тебя.
"Ну, еще бы!", - подумал я, однако лоскуты взял, и, удивительное дело, мне неожиданно стало очень приятно от мысли, что и у меня теперь есть _своя_ доля чуда...
Так и закончился тот странный день.
С тех пор прошло много-много времени, многое забылось и потускнело. Но одно воспоминание, точнее, даже не воспоминание, а некое радостное ощущение остается постоянно в моей душе - удивительное чувство ожидания, надежда: вот-вот что-то произойдет, случится непременно, нужно лишь дождаться, как уже дождался как-то раз...
Мне кажется, в один прекрасный день я снова, как тогда, подойду к окну и вдруг увижу возле своего дома, над дворовой клумбой, Неведомый Космический Корабль. И ни одна травинка не пригнется под ним - он будет парить над самою землею, я тогда я выбегу ему навстречу и, как сигнальными флагами, взмахну плюшевыми лоскутками, и там, на Корабле, увидят меня и поймут мои сигналы, догадаются, что перед ними - друг.
Да, друг. И даже очень...