И исходит дьявол
Шрифт:
— О, молодчина! — Он не сдержал улыбку. — И сорвала несколько штук для пробы. Я не имею ничего против.
— Только три, — опечалилась она, — но они прекрасно созрели. И теперь, если мы возьмем немного сливок, немного сахара и еще поищем клубники, то не будет обманом, если все это будет вместо обеда, правда?
— Правда, — согласился Ричард. — Но у нас в Англии есть древний обычай, когда девушка берет с собой парня собирать первую клубнику.
— Но, дорогой, у вас столько древних обычаев и почти все кончаются поцелуями.
— И поэтому они тебе не нравятся?
— Да нет, — она улыбнулась и протянула маленькую сильную ручку, чтобы он помог ей встать на ноги. — Полагаю, что это как раз одна из причин, по которой мне нравится быть англичанкой.
Супруги вышли из небольшой, но уютной гостиной, и спустя немного Мэри Лу уже была в резиновых сапогах, доходивших ей почти до колен, а Ричард отдал распоряжение, что обед отменяется. Они вышли в сад через библиотеку, имевшую форму большого восьмиугольника.
Дом представлял из себя старинный, беспорядочно выстроенный особняк, причем некоторые части его относились еще к тринадцатому веку и библиотека была одной из самых старых построек. Она была значительно заглублена в землю, потому им пришлось подниматься на полдюжины ступенек, чтобы выйти на длинную террасу, которая протянулась вдоль всей южной стороны дома.
Балюстрада из серого камня, покрытого пятнами мха и лишайника, отделяла террасу от сада, а бывшие когда-то здесь две ступеньки выводили на широкую бархатистую лужайку. Древний кедр величественно простирал свои могучие ветви к восточному концу особняка, где располагались кухня и другие помещения, которые к ней относились. Они скрывали за собой крыши застекленных теплиц и окруженный стенами сад, в котором росли деревья гладкого и шпалерного персика.
В дальнем конце поляны высокая желтая живая изгородь окаймляла снаружи весь этот лабиринт, а за изгородью находился бассейн с розарием.
Справа проходила гравийная дорожка, и ее хорошо было видно из окон библиотеки. Она отделяла поляну от пологого склона, который называли садом Боттичелли. Он получил это имя оттого, что весной здесь расцветали все очаровательные краски с картин знаменитого итальянского мастера.
Карликовые яблони, сливы и вишни не превышали в высоту и шести футов. Стояли они довольно редко, в двести, а то и более ярдах друг от друга, все покрытые белым и розовым цветом.
А снизу, из травы, навстречу этой красоте тянулись нарциссы самых разных сортов, посаженные группами, каждый вид отдельно друг от друга. Здесь полыхали и нарцисс константинопольский, и бледно-желтый фазаний глаз, и незабудка.
Этот весенний сад теперь был в полном цвету, и эффект ярких красок на фоне нежной зелени травы поражал великолепием.
Прогуливаясь здесь, среди бушующей молодой зелени и роскошного многоцветья, особенно когда Ричард был рядом, Мэри Лу думала, иногда даже с некоторой тревогой, что ее теперешнее счастье продолжается уже так давно и оно такое полное, каким, возможно, нельзя обладать на Небесах. Тем не менее она, пожалуй, проводила больше времени в другом уголке усадьбы, за садом. Это был ее уголок. Садовнику там работать не разрешали.
В том месте были два цветочных бордюра. Они поднимались с обеих сторон живой изгороди, и казалось, что кусты погружены в цветы.
Здесь были старые песочные часы, за ними простирался пруд, скопированный по форме с Хэмптон-Кортского. Он был строгой четырехугольной формы, и каждая сторона ступеньками сбегала к воде, на которой летом безмятежно плавали под солнцем цветки голубых лотосов и белых лилий.
Только они вышли на террасу, как услышали детский голос:
— Мамочка, мамочка, — и уменьшенная копия Мэри Лу торопливо засеменила к ним по траве лужайки. Она была одета в русский сарафанчик из батиста с широкими рукавами, отделанными золотой вышивкой.
Мать и отец спустились по ступенькам террасы, и, когда она, как маленький вихрь, подлетела к ним, Ричард подхватил ее и пружинисто взметнул на своих руках.
— Что случилось, Цветочек Наш? — заинтересованно спросил он, называя Флер ласкательным прозвищем. — Ты сломала скутер или эта Нанни опять сегодня вспыльчива?
— Нет, нет, — запротестовала девочка, ее голубые глаза, казавшиеся такими огромными на маленьком личике, широко раскрылись в неподдельном участии, — Джим поранился.
— Да неужели? — Ричард опустил ее на землю. — Бедняга Джим. Надо сходить проверить.
— Он сильно поранился, — защебетала опять Флер, подергивая юбку матери. — Он поранился своим волшебным мечом.
— О, боже! — Мэри Лу непроизвольно расчесывала пальцами темные кудри Флер. Она знала, что «волшебным мечом» Флер называет ручную косу садовника. Тот пользовался ею, потому что Ричард постоянно настаивал, чтобы газоны в Кар-диналз Фолли подкашивались старинным дедовским методом, а не механической газонокосилкой, поскольку для механизмов газоны были слишком стары и драгоценны.
— Где же он теперь, моя маленькая?
— Нанни перевязала его, и я тоже помогала. Потом он ухромал на кухню.
— И ты не испугалась крови? — поинтересовался Ричард. Флер отчаянно замотала кудрявой головкой:
— Нет. Мамочка говорит, Флер не должна ничего бояться. А почему мне следует бояться крови?
— Иногда люди бывают глупенькие, — ответил отец, — но не такие люди, как мамочка, ты и я. Мы ведь знаем, что к чему.
В этот момент к ним подошла няня Флер. Она слышала последнюю часть разговора.
— Да ничего серьезного, мадам, — заверила она Мэри Лу, — Джим точил косу, а оселок соскользнул, но он только порезал палец.
— Да-а, а если он не сможет работать? — глубокомысленно обеспокоилась Флер.
— Но почему? — слегка настороженно спросил отец.
— Он бедняк, — произнесла девочка после небольшого задумчивого молчания. — Он должен работать, чтобы кормить своих детей. Вот. Если он не сможет работать, ему придется туго, да ведь?