И корабль плывет...
Шрифт:
Перьевая ручка тихо поскрипывает, выводя одну букву за другой. Стоило на мгновение заблудиться в своих мыслях - и вот вам, пожалуйста: по чрезмерно сухой, желтой бумаге расплывается гадкого вида клякса.
" ...среди прочих - главный боцман Майрон Уорд , третий лейтенант Джозеф Хорн, сержант Пул, рядовые Хортон, Мур, Дэй и Бойд... "
Ручка скользит
Это было лишь вчера и потому отстраниться не удается. Это было лишь вчера и потому каждое воспоминание, каждая всплывающая в мозгу картина свежа до боли. Это было лишь вчера - и сейчас, в очередной раз поддавшись тому, что так и норовит раздуться и забить собой весь череп, я снова проваливаюсь на часы назад, на часы, что отделяют меня от всей той крови, воя и клубов дыма.
Когда-то давным-давно, в бесконечной, необозримой дали - когда над нашими головами еще светило солнце - у меня была игрушка, калейдоскоп, что показывал раз за разом забавные узоры. Таким же калейдоскопом - только искаженным, изуродованным до предела возможного - мне видится все это, все, что всплывает на поверхность, стоит только позволить себе закрыть глаза. Видится во всех немыслимых и отвратительных подробностях. А в ушах стоят крики.
Команда бьется с неумелым, но достойным уважения отчаянием. Визжащими тенями валятся на палубу ханские головорезы, и дым от их короткоствольных ружей заволакивает все вокруг. Провожаемая на смерть нашими истеричными воплями, в дым тот ныряет очередная группка матросов, вслепую разя штыками все, что смеет шевелиться. Тяжело сипя и разбазаривая понапрасну драгоценный красный сок, умершие катятся под ноги живым, рвутся одинаково страшно тела и шрапнель.
Когда в бой вступает глиняный истукан, быстро стынущее кровавое болото, в которое стремительно превращается палуба, уже удобрено телами выше всякого разумения. Ханский корабль, как безумный, поводит орудиями из стороны в сторону, но выстрела никто не ждет, никто не боится - своих они не бросят, и по своим, опять-таки, никогда не решатся ударить...
Голем пригибается и сжимает свои лапы в кулаки, готовые дать фору пушечным ядрам. Голем трубит так, как не снилось ни одному оркестру, ревет, стремясь поскорее стать полноценным участником кровавого безумия. Под визг своих чудом еще живых командиров косоглазые выродки палят по новой цели, но его шатающийся шаг не может прервать ни один выстрел.
Они умело прячут страх до самого последнего момента. Они не дрожат и даже не сдвигаются с места, почти механически продолжая стрелять и заряжать. Но когда глиняная образина прорывается вплотную к их рядам, когда начинает методично лупить своими кулачищами, сминая разом навьюченные на ханских бойцов скорлупки и их же кости, воздух над кораблем прорезают крики. На палубу и стены хлещет кровь, а там, на ханском корабле, наконец принимают решение.
Последний уцелевший прожектор хлещет по глазам. Одно из орудий, наконец, застывает, готовясь пробить в нас дыру.
Поздно.
Где-то там, у последнего прожектора, что-то шевельнулось, что-то мелькнуло. Где-то там, у последнего прожектора, отчаянно вскрикнул человек.
Что-то черное, как потолок пещеры, мелькает над головами ошалевшей команды ханского сторожевика. Что-то неуловимо быстрое приземляется аккурат среди них, и, раньше, чем случается первый выстрел, первый крик - начинает рвать и резать. Вопящих косоглазых раскидывает в стороны, под ноги товарищам и за борт - кого-то цельно, но большую часть - частями. Смазанная тень с грязно-рыжим отливом ревет и рычит, работая по их команде столь быстро, что невозможно отследить толком ни одного ее движения.
Робкие поначалу крики тех из нас, кто еще может стоять на ногах, кто еще может стрелять, крепнут и переплетаются, сливаются воедино, образуя дикий, полный первобытной ярости вой.
Небесный Наш все-таки успел. Все-таки сделал то единственное, на что от этого олуха была надежда в бою.
Все-таки отыскал и уговорил вступиться за нас, недостойных, зеркального кота.
" ...только благодаря помощи твари из Параболы и... "
Заставив себя вернуться к тексту, я почти сразу чувствую на себе чей-то взгляд. Даже нет нужды оборачиваться, чтобы знать, кто его владелец, чтобы знать, что спину мне сейчас сверлят два огромных глаза весьма странного, бутылочно-зеленого оттенка. Их хозяин словно знает - не удивлюсь, если так и есть - что последняя выписанная мною строчка пришлась по нему, словно недоволен тем, как его я окрестил в своем журнале...
Было бы имя, было бы куда проще. Вот только то, что сейчас на меня таращится, определенно оскорбилось бы попыткам его именовать - а чтобы раскрыть нам свое настоящее, тварь еще пока что не снизошла. Если, конечно, у них вообще есть имена - там, где они обитают и где грызутся насмерть с пальцевыми королями.
Все-таки оборачиваюсь - долго терпеть это невыносимо. Тварь словно только того и ждет, выбираясь наружу из того темного угла, в котором сидела с самого утра. Черная шерсть худощавого существа плавно перетекает во что-то грязно-оранжевое: когда зеркальный кот застывает на месте, можно разглядеть просвечивающие органы и паутину каких-то черных, слишком уж толстых для сосудов, прожилок. Встретив мой взгляд, тварь несколько секунд меланхолично глядит в ответ, и, словно решив, что я пока слабоват с ней тягаться, разочарованно отворачивается, зашагав к выходу. Дверь заперта, но кота то не останавливает ничуть, ведь ходят они совсем иначе - нырнув в небольшое, едва-едва по его росту, зеркальце, поставленное в углу, он пропадет с глаз долой.
Никогда к этому не привыкну.
Равно как и к тому, что в час нужды из зеркала вываливается в мир живых нечто, размерами и повадками напоминающее скорее спятившую пантеру.
" ...погребение состоялось в... "
Тела обычно заворачивают во что придется - в парусину, старые одеяла или еще какую рогожу. О гробах нечего и мечтать, гроб на всем корабле один, для капитана - и то куплен был мною исключительно ради того эффекта, который он на Небесного Нашего оказывал. Мертвецов уже никто давно не скрывает под флагом - потому как и флагов-то больше нет. На жилой палубе, которая может похвастаться хоть каким-то теплом, тела начинают весьма быстро разлагаться, поэтому похоронная команда старается работать быстро, заматывая ободранного от всего мало-мальски ценного покойника в то, что им удается найти и привязывая груз. Здесь забота о том, чтобы труп непременно пошел на дно обретает совсем иной смысл: никому не охота, чтобы мертвец, если он все же решит ожить, смог бы уцепиться за судно и взобраться очередной тихой ночью на борт, повидать бывших товарищей.