И корабль плывет...
Шрифт:
Воздух наливается шумом, который знаком мне, как ничто другое, знаком до боли, той самой боли, что я глушу ночь за ночью опиумными настойками. Воздух наполняется сердитым жужжанием пчелиных крыльев, а на меня смотрят уже настоящие глаза нашей гостьи.
– Вы не выйдете отсюда живым, - я с трудом разбираю слова - этот бешеный, безумный шелест перехлестывает их начисто.
– Это я вам...
– Когда мы закончим, я выйду и отправлюсь в свою каюту, - не опуская оружия, продолжаю я.
– Я запру свою дверь и лягу в свою койку. Я закрою глаза и буду видеть сны. Так будет, потому что вы ничего не сможете со мной сделать. Так будет, потому что этот корабль держится на одном человеке, человеке, что сейчас стоит пред вами. Так будет, потому что убив меня, вы не оставите себе ни единого шанса. Вы можете
Молчание дается мне в качестве ответа. Демон молчит, и его скорлупа медленно затягивается, обрывая ненавистный пчелиный гул, запечатывая его в фальшивом теле.
– Мы проиграли войну, пусть так, - повторяю я, заставляя себя продолжать смотреть в эти глаза.
– Но вы тогда вырезали далеко не всех. Полагаю, капитан о том вам не стал рассказывать, правда?
Нечто, похожее на удивление, на ядовитый интерес, мелькает в этих глазах. А может, мне то просто кажется.
– Я был там. Я был на той войне, - самым трудным сейчас оказывается просто-напросто перевести дыхание и не сбиться со своего ритма, не дать ей ни одной лишней секунды, чтобы опомниться.
– Я был там, и я убивал таких, как вы. Я знаю, что вы есть. Я знаю, что все, что снаружи - это лишь обертка, лишь бумага. Вам меня не обмануть. И никого под моим началом, пока я дышу.
– Пусть так, - эхом повторяет демон.
– Полагаю, с нашими делами покончено?
– Еще нет, - медленно опуская ствол, выдыхаю я.
– Осталось обсудить наказание.
Где-то там, снаружи, рвет и мечет ветер. Температура уже пала ниже минус сорока, и вряд ли захочет останавливаться на достигнутом, не попытавшись поставить новый, столь же гадкий рекорд.
When Britain first, at Heaven's command
Ar ose from out the azure main ...
Если прислушаться, все еще можно уловить - пусть и с большим трудом - осипший голос, что едва слышно пробивается сквозь завывания стихии. Последний раз, когда я выходил посмотреть, как наша пассажирка справляется со своим делом, ее лицо уже было покрыто коркой льда. Будь оно человеческим, то после бы определенно сошло вместе с кожей, а так...что ж, всегда было интересно, как ее порода справляется с холодом.
This was the charter of the land,
And guardian angels sang this strain...
На столе предо мной - совсем недавно вскрытая бутылка - последняя из запасов - неразбавленного лауданума, на столе предо мной - стакан, что был опустошен всего лишь минуту назад. Доктор Берри, которого я иногда навещаю в Лондоне, пришел бы сейчас, наверное, в дикий ужас - он и так уже поговаривал, что такого количества снадобья хватило бы, чтобы прикончить минимум восьмерых. Волнами накатывающая сонливость - далеко не единственная беда, с которой мне приходится сражаться, когда я опрокидываю очередной стакан. Куда хуже это странное, очень медленно отходящее чувство, что все вокруг будто мерцает, светится каким-то дивным внутренним огнем - хотя всего света в моей каюте это одна несчастная лампа, примостившаяся на углу стола.
Rule, Britannia! Rule the waves
Britons never shall be slaves!
Кажется, тварь сейчас пошла уже на круг двенадцатый, если я не сбился за своими опиумными делами со счета. Неплохо, совсем неплохо - но вот дотянет ли она до назначенных ей тридцати? Часть меня, конечно, даже сейчас волнуется - не за демона, конечно, за ту шестерку с ружьями, что его сторожит, забавляясь все больше по мере того, как она околевает - но чудодейственная настойка постепенно снимает все тревоги, счищает их с меня, словно кожуру с лука.
The nations, not so blest as thee,
Must, in their turns, to tyrants fall ...
И, как и в деле с луком, тут не обходится без слез.
Я не помню, когда последний раз они лились по-настоящему - кажется, в те бесконечно далекие ныне годы, первые годы после Падения. Я не помню, но временами чувствую внутри что-то или, скорее, кого-то - кого-то чужого, невесть как очутившегося в моем теле - и вот он-то беззвучно рыдает уже который год, будучи не в силах остановиться.
Ему было десять, когда нас украли.
Ему было шестнадцать - и это он, конечно же, скрыл - когда отправился на войну.
Войну с адом.
While thou shalt flourish great and free,
The dread and envy of them all ...
Нас, выживших, остались лишь единицы, и еще меньше из этого скорбного числа тех, кто помнит случившееся тогда сколько-нибудь связно. Не помнить, не знать - благо, милость, которой нас не оставил Господь даже здесь, но даже так каждый из нас обречен. Обречен просыпаться ночами, когда из черной, липкой бездны памяти возвращается мельчайшая частица былого, является в невыносимом кошмаре отзвук или отсвет, самая крохотная крупица того, что мы видели, когда учинили то вторжение. Этих крупиц вполне достаточно, чтобы сойти с ума, если не глушить его спиртным или, как я, опиумом. Те, кто знают и помнят больше, заканчивают свои дни в Бедламе или в петле - и не примкнуть к ним стоит очень и очень многого.
Rule, Britannia! Rule the waves
Britons never shall be slaves!
Кумский канал был и остается единственным путем сообщения с поверхностью, и предназначен он, конечно, не для нас - игрушки должны лежать в своих коробках смирно. То, что люди по нему проходят - факт, если, конечно, верить в то, что в Лондоне действительно работает французская и русская агентура - но чем они платят за возможность оказаться в аду раньше срока, да еще и вернуться домой, как им удается найти нужные контакты там, наверху - все это было и остается для нас тайной. Узников в тайны не посвящают. Особенно таких, которые дали себя столь позорно разгромить.
Still more majestic shalt thou rise,
More dreadful, from each foreign stroke...
Мы дали бой аду, мы вторглись в саму преисподнюю, чтобы проложить себе путь к спасению, путь к родной, ставшей теперь столь далекой, поверхности. Мы дали бой, но не ушли дальше руин давно оставленного своими хозяевами Каракорума. Мы сбросили все карты, и все они были биты. Как и мы, окончательно отдавшие свой город и себя во власть ада. Как и мы, что обречены доживать здесь свой короткий век.