И лун медлительных поток...
Шрифт:
тихо, как заклинанье, напевала Апрасинья, словно уговаривала руки свои слушать зрячее сердце, нитку — иголку, а память — прошлое. Манюня тихо ударила по струнам и вдруг уловила мелодию, уловила и повела:
ЧтобИ уже звонкий, чуть сбивающийся голос Околь вплетается в узор.
— Эх, гуляй! — Манюня забренькала по струнам. — Счас гармонию достану. — И Манюня выхватила из сундука трехрядку.
— Пусть чуткие, гибкие пальцы, — опять заводит Апрасинья, и шепчет про себя Лукерья, запоминая, —
Спешат остановить, Линией тонкой в узоре, Горностая белого ус, И глазки зверей оживить, И звонкой россыпью рос, И ярких серебряных бус… —высоко поднимаются три голоса — Апрасиньи, Околь и повизгивающей гармошки.
— Ну и что? — удивленно покачала плечами Федора. — Дурацкая песня. Половину не поняла… Ни по-русски, ни по-вогульски… Так, лай собачий… Не поняла…
— И не поймешь, — отрезала Манюня. — И в песне не надобно все понимать. В ней душа, а у тебя, Федора, она иссохла. Желаю, Апрасинья, выпить с тобой!
— Подашь, так выпью! — ответила Апрасинья.
— Но выпьешь, сказывай, что дальше-то стало, — вытянула шею Манюня.
— Что дальше… что дальше, — передразнила ее Лукерья. — Что может быть дальше? — в ее голосе тоска. Не отрываясь она смотрела на крупные, грубые руки Апрасиньи и страдала. Вон у Околь как проворно бегают пальцы, а у этой… У этой как жуки ползают, не пальцы, а ленивые караси. Как корни пальцы Апрасиньи, сама коряга корягой, но узорочье… узорочье, колдовской оно притягательности.
— Пей, шаманка, — приказала Манюня. — Я полюбила тебя, — тряхнула спутанными космами Манюня. — Ты крепкая, нераскусимая баба. И сказывай, чево такое натворила эта паскуда Суваннэ. Не могет она добром кончить, чует сердце мое. Не могет.
Выпила водочки Апрасинья. Осторожно поставила рюмку на гладкий стол.
— Господи… боже мой, — шептала Лукерья. — Просидела дурой… истлели годы… Ветошь… Тряпье! Боже ты мой!
— Ну, слушай, Манюня! — И Апрасинья вновь взялась за шитье, а рядом словно прилипла Околь. — …Ушел Титка на охоту. Подняла с постели заплывший зад Суваннэ, огладила живот и груди — много, ой как хорошо, так много живота и груди, другого всего много. Дыхание в себе глубоко запрятала, задохнулась от радости, что телом богата!
— Неси быстро чуман со светлой водой, — приказала мачеха Таись-нэ. — Стану я смотреть, какая я!
Долго она вертелась вокруг чумана, разглядывала себя, и охватила ее голодная тоска. Да как же так, никто не видит такой красоты, только Титка маленько увидит, да и то после тяжелой охоты да в темноте, руками увидит, да никому не расскажет. Вот в чем беда, зазря пропадает такая красотища. Вышла ранним утром на улицу Суваннэ, ступила ногой на просыпающуюся траву — упала роса, задохнулась трава. На солнце набежала тучка — тень упала на землю.
— Смотри-ка, я, наверное, солнце затмила! — обрадовалась глупая женщина. — Подожду-ка я вечера, пусть на меня луна посмотрит.
Луна прокатилась над рекой, над урманами и прикрылась облаком.
— О! Великое Небо! Луна ослепла от моей красоты, — крикнула Суваннэ. — Наверное, мне нужно на небе жить, наверное, меня не оценят люди этого бедного стойбища.
Подслушал ее мысли Дух Болотный — Комполэн, понял сразу мелкоту ее души и решил рассорить Суваннэ с охотником, который его не боялся. Обернулся Комполэн женщиной других земель и пришел в избу Суваннэ. Вынул Комполэн из берестяного кузовка лоскуток прозрачной ткани и протянул женщине.
— Нравится? — спросил Комполэн. — Вот тебе какое платье!
— Ой! — обрадовалась Суваннэ. — Меня всю станет видно?!
— Всю, всю! — подтвердил Комполэн. — Так станет видно, что люди поймут, кто ты есть.
— Но ведь из такого лоскутка не сделаешь платья? У тебя, милая женщина, есть еще такая ткань?
— У меня нет, — ответил Комполэн. — Но ее много у Кулнэ — Женщины-Рыбы.
— Женщины-Рыбы? — выдохнула Суваннэ.
— Да! Ее ткут из лунных лучей и шороха волны те, кто обитает в реках. Если муж тебя любит, он достанет у Кулнэ волшебную ткань, а девочка Таись сошьет тебе платье.
Задумал Комполэн погубить охотника Титка. Пойдет охотник по рекам искать Женщину-Рыбу, погрузится он в реки, а там проглотит его Виткась-Обжора. И все это сделает глупая, ленивая жена. Глупость — большая помощница Злу. Исчез Комполэн, но глаз с Суваннэ не спускал.
А Суваннэ натянула на себя лоскуток прозрачной ткани и давай в реке себя смотреть. То ногу медленно так поднимет, то плечом поведет, то немного задом повертит. Здорово хорошо: задок не торчит, круглый, и передок хорош. Понравилась сама себе и пошла в гости похвастаться и разбудить в женщинах Зависть. Глупость всегда почему-то хочет, чтоб ее хвалили и завидовали.
— А это не только Глупость, — не согласилась Федора. — Каждой женщине лестно, чтоб ей завидовали, как пироги пекет, каку ягоду варит, как хозяйство ведет. Другая и умна, только в хозяйстве — прореха. От ума и мужика себе не берет — все ищет, чтоб пригожий был да богатый. — И она искоса взглянула на Лукерью. А та неотрывно разглядывала узоры и тихо-тихо вздыхала.
— Неужели пойдет?! — удивилась Манюня. — Неужели мужик пойдет ей водяную, прозрачную ткань искать?
…Идет по стойбищу Суваннэ, встречает женщин и говорит: