И небеса пронзит комета
Шрифт:
Кстати, о свежем воздухе! Заскочив в ближайшую табачную лавочку, я купила пачку «Данхилла». Все (первый – муженек, естественно) твердят, что мне нужно себя ограничивать – идиоты! С чего бы это? Из-за детеныша внутри? Да вот еще, ничего с ним не случится! Эдит говорит, что организм беременной женщины способен справиться с любыми нагрузками, там природа десятикратный запас прочности заложила. А кому и разбираться в этом, как не ей. Медик все-таки. Ну, или биолог, черт их разберет.
Первую сигарету я выкурила на выходе из торгового центра. Уже смеркалось. Несмотря на прохладу, в летних кафе практически
Вообще-то я не терплю скоплений народа (магазины – исключение, там я воспринимаю публику как интерьер), но сейчас, глядя на беззаботные толпы, мне внезапно захотелось… поучаствовать в процессе, что ли. Сесть на террасе, как тысячи других гуляющих, выпить, расслабиться. Вероятно, это разыгрался мой дух противоречия: ведь правильный мальчик Валентин категорически не одобряет, когда я употребляю алкоголь. На юбилее Алекса он мне при всей своей мягкотелости чуть скандал не закатил – из-за какого-то несчастного бокала слабенького сухого, подумать только! Не одобряет он! Да кто он такой, чтобы одобрять или не одобрять мои поступки?!
Нет-нет, я вовсе не собиралась напиваться. Но порция (или две? Почему нет?) хорошего коньяка с кофе – кажется, это именно то, что доктор прописал. Сосуды расширить.
Я быстренько выбрала кафешку с правом продажи алкоголя, отыскала свободный столик (для компаний он был слишком мал, видимо, поэтому его все игнорировали) и, сделав кельнеру заказ, откинулась в плетеном кресле и закурила. Все вокруг – можно было даже не прислушиваться – наперебой трещали об этой дурацкой комете. Нашли, понимаешь, смысл жизни. А я…
А я просто не знаю, куда себя деть. Мне тесно в самой себе. Мой ребенок, мое тело, моя жизнь – это тесная жесткая клетка, в которой ни выпрямиться, ни вытянуться. Я бешусь от этой скованности, потому что хочу бежать, лететь, хочу ничем не стесненной свободы… Но, куда бы я ни отправилась, моя клетка всегда со мной. Неужели другие этого не чувствуют? Сама я живу так, словно у меня перманентный, не зависящий от наличия беременности токсикоз. Или, хуже того, неизлечимая мучительная чесотка.
Принесли кофе и коньяк. Схватив бокал, я жадно, одним глотком, вылила в себя жидкий янтарный огонь. Коньяк обжег горло, скатился по пищеводу, растекаясь во все стороны теплыми искрами. Я «закусила» дымом и даже прижмурилась от удовольствия. Хорошо… В голове зашумело, по телу разлилось всепобеждающее тепло, даже тянущая, уже привычная боль внизу живота – и та, кажется, отступила перед ним.
– Мадам…
Обернувшись, я увидела, что кельнер, вместо того чтобы отойти, торчит возле меня как приклеенный.
– Что такое? – удивилась я. – Вы хотите, чтобы я расплатилась сразу? Извольте, хотя я еще не ухожу…
– Нет-нет, что вы, – пожилой кельнер, похожий скорее на повара – ну, того, что рисуют на пачках приправы к супам и черт знает чему еще, – замялся, словно оробел. – Я вижу, вы в положении. – Он опять замолчал, точно подыскивал слова.
Я недобро прищурилась. Что он себе позволяет?
– Похвальная наблюдательность. – Льда в моем голосе хватило бы на айсберг, утопивший «Титаник». – И что? У вас не обслуживают беременных? В противном случае, каким образом мое… положение касается вашей персоны?
– Но ведь, – казалось, кельнер сейчас заплачет, – коньяк и сигареты, не говоря уж о таком крепком кофе, могут плохо повлиять на младенца! – К концу фразы он повысил голос, так что на нас начали оглядываться.
Этого мне только не хватало для полного счастья! Заботливого идиота!
Должно быть, коньяк ударил мне в голову сильнее, чем я думала. Я резко поднялась, держа в одной руке сигарету, в другой – кофейную чашку.
– Знаете что? – Я тоже повысила голос. Раз уж спектакль все равно состоялся, я хоть удовольствие от него получу. – Это мое личное дело, ясно? Мое. Личное. Дело. Черт! Вас! Подери! В нашем государстве, насколько мне помнится, аборты разрешены. Так что я могла бы выскрести из себя то, что там сейчас внутри, еще полгода назад. И уж тем более не такому нищеброду, как вы, указывать мне, как я должна обращаться со своим телом – со своим собственным телом! – и со своим собственным ребенком.
Тирада вышла не шибко логичной, но мне было плевать.
– Ну и гадюшник, – прошипела я. – Подумать только, какая-то шестерка, подай-принеси, строит из себя далай-ламу. Учитель жизни, черт побери! Нет бы со своей жизнью разобраться, нет, надо посетителей поучить, тьфу! Ноги моей в этой дыре больше не будет! – Я демонстративно выплеснула кофе на пол, забрызгав свои белые «лодочки», вытащила из сумки десятку и засунула в пустую чашку, затушила там же недокуренную сигарету и резко двинулась к выходу. Быстрее, быстрее отсюда!
– Мадам! – заорал мне в спину кельнер. Я не оборачивалась – вот еще, и заботливый идиот конкретизировал: – Мадам, вы забыли сумочку!
Проклятье! Я развернулась… и тут меня снизу вверх, от паха до диафрагмы, пронзила такая пронзительная боль, что… Что это? Кажется, это в средневековой Турции людей на кол сажали? Но они же их не раскаляли на огне…
Растерянный кельнер спешил ко мне с моей сумочкой в руках.
Люди поднимались из-за столиков, задирая головы.
Темное небо вспыхнуло зеленоватым пламенем…
– Мадам! У вас… у вас кровь…
Ногам стало горячо и мокро, словно я вылила кофе не на пол, а на себя. Горящее зеленым пламенем небо померкло… померкло все вокруг…
06.09.2042.
Национальный парк. Макс
В отличие от большинства моих знакомых, больше всего мне нравятся не какие-нибудь там развлечения, а состояние приятной усталости, когда расслабляются натруженные мышцы и в теле чувствуется необычайная легкость. Любимое ощущение. Быть может, самое любимое. Поэтому я сполна наслаждался долгожданным отдыхом на вершине горы. Свежий воздух, прекрасный вид на окрестности, звездное небо над головой – что еще нужно, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливым? Этот подъем для меня, конечно, детские игры в песочнице. Знал бы Ойген, какие скалы я покоряю, когда хожу в горы один! Но я ему ничего не говорю, иначе он забубнит свое: тебе нельзя так рисковать, ты сорвешь весь эксперимент, узнает Эдит… Подумаешь! Но лучше, конечно, пусть не знает. Не люблю конфликтов.