И нет этому конца

Липкович Яков Соломонович

Он заглянул в кабину. Рая как-то отрешенно спросила:

— Боря, ты?

— Собственной персоной!

— Оттуда ничего нет?

— Ничего. Если что будет, мигом дам знать.

— Боря!

— А?

— Ты не обижайся на меня…

— А с чего я должен обижаться на тебя? — спросил Борис и отвел взгляд.

— Не надо обижаться, — тихо повторила она.

— Команда «по машинам»! — сказал Борис. — Я пошел!.. Не грусти, Рай!..

Танк Горпинченки уже тронулся. Борис догнал его. К нему протянулось несколько рук. Он ухватился и поднялся

на корму.

10

Было около десяти вечера, когда колонна остановилась на окраине леса. От полей, залитых лунным светом, ее отделяло всего несколько рядов деревьев и мелкий кустарник.

Зампотех и начальники служб вышли на опушку. Перед ними как на ладони лежала вся местность. Отчетливо был виден Куммерсдорф. На окраине его догорало какое-то длинное здание, не то склад, не то казарма, и свет от пожарища тускнел прямо на глазах. Вдалеке, километрах в четырех от Куммерсдорфа, темнел Майнсфельд. Стояла тишина, прерываемая редкими пулеметными и автоматными очередями. Где-то двигались танки — был слышен рокот моторов и лязганье гусениц.

Подполковник поделился своими соображениями. Путь в Майнсфельд, это неплохо видно и отсюда, лежит через Куммерсдорф, захваченный немцами. Обойти последний невозможно: место открытое, хорошо просматриваемое лунной ночью. К тому же кругом грязь, передвигаться можно лишь со скоростью пешехода. Нет сомнения, что колонна будет расстреляна в упор, как мишень на полигоне. Еще хуже предложение старшего лейтенанта Агеева, командира второго танка, попытаться проскочить по дороге. Дальше центра Куммерсдорфа им не уйти.

— Запомните, — обратился он к офицерам, — от нас никто не ждет разгрома вражеской группировки. Задача, которая поставлена перед нами, имеет громадное значение только для нас, для нашей бригады. От того, захватят ли фрицы наше знамя или не захватят, ход войны не изменится… Наш долг, — многозначительно понизил он голос, — избегать встреч с противником. Но лишь до тех пор, пока мы не понадобимся.

Из-за деревьев вышел Горпинченко. Танкошлем был надвинут на брови. Таким мрачным Борис видел командира танкового взвода впервые.

— Ну что? — нетерпеливо спросил его зампотех. — Бригада не отвечает.

— Может быть, у вас опять что-нибудь с рацией?

— Я сам проверил: рация исправна.

— Передайте стрелку-радисту, чтобы продолжал работать на прием.

— Слушаюсь! — как-то вяло ответил Горпинченко и пошел к танку.

— Подождем еще полчаса, — сказал подполковник. — Не ответит — будем принимать решение сами…

Никому не хотелось говорить. Стояли и прохаживались молча. Смотрели в сторону уже скрытого под надвигающимися темными облаками Майнсфельда. С нарастающей тревогой думали: а что, если там уже все? Недаром город производил какое-то странное впечатление — ни признаков боя, ни признаков жизни. Стреляли же где-то рядом с Куммерсдорфом.

Молчание на опушке прервал хриплый голос зампотеха:

— Могут быть десятки причин, почему не отвечает бригада.

—

И одна из них… — как будто стал возражать капитан Сапожнов, начальник службы ГСМ.

Но подполковник не дал ему договорить.

— Ее разгром, вы хотите сказать?

Борис покраснел: ему показалось, что подполковник покосился в его сторону.

— Капитан, вы давно на фронте?

— Уже год!

— А я четыре. И три из них в нашей бригаде. За это время ее пять раз окружали и два раза, по фашистским сводкам, полностью уничтожали. А она цела и, можете мне поверить, скоро будет в Берлине!..

Глухо и раскатисто прогремели орудийные выстрелы. И тотчас загрохотали ответные.

— Смотрите! — радостно воскликнул Борис. Он увидел, что темноту Майнсфельда прошили огненные трассы.

— Вот видите, — зампотех кольнул взглядом Сапожнова.

Некоторое время все молчали, ожидая возобновления перестрелки. Но больше выстрелов не было.

Снова подошел Горпинченко. Сказал:

— Глухо, как на том свете.

— Ну что ж, попробуем установить с бригадой связь другим путем… Где Срывков?

— Я здесь, товарищ гвардии подполковник! — Из-за широкой спины Осадчего выскользнул быстроглазый солдатик в шапке-ушанке, из-под которой выглядывала повязка. Это был Федя Срывков, один из лучших разведчиков бригады. Раненный еще в начале наступления, он почти два месяца провалялся в госпитале. Выписался он, как и все выздоравливающие, до срока, когда стало известно о нависшей над частью опасности.

— Срывков, у тебя нет желания прогуляться до бригады?

— Отчего ж, можно.

— Один пойдешь или с кем-нибудь?

— С кем-нибудь все ж лучше. А вдруг одного убьют или ранят?

— Кого возьмешь?

— Суптелю можно? — помедлив, нерешительно спросил он.

— Суптелю? Кого угодно, только не Суптелю…

Суптеля когда-то тоже был разведчиком. Потом его, как бывшего токаря-универсала, перебросили к ремонтникам, где поручали самые сложные работы. Естественно, зампотех им очень дорожил.

— Товарищ гвардии подполковник! — с решительностью, которой он и сам не ожидал от себя, сказал Борис. — Можно, со Срывковым я пойду?

Срывков даже присвистнул от удивления. Не меньше его удивился и зампотех:

— Вы?.. А зачем это нужно? У нас еще людей хватает!

— Разрешите, я объясню!

— Ну, объясните, — почти без интереса сказал Рябкин. Видно было, что для себя он решил: не отпускать, что бы Борис ни говорил.

И Борис, понимая это, а потому волнуясь и торопясь, выложил все, что мучило его. И то, что в бригаде скопилась уйма раненых, а перевязочных материалов уже утром, когда он уезжал оттуда, оставалось всего на несколько часов работы. И то, что если срочно не доставить туда бинты и вату, то раненые начнут умирать от заражения крови и гангрены. Подполковник заколебался. Чтобы окончательно убедить его, Борис заявил, что, если ему не разрешат пойти со Срывковым, он пойдет один, потому что это его прямой долг и обязанность.