И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)
Шрифт:
Лишь поздно ночью они прибыли в горное селение. Пленных вывели по одному и бросили в сарай, где пахло навозом и соломой.
— Никто не ранен? — тихо спросил Генриха, услышав, как щёлкнул замок на двери.
— Я — нет, — первым откликнулся шофёр.
— А вы, герр Пфайфер?
— О, ради бога, не называйте хоть моей фамилии! — простонал пропагандист.
— У вас отобраны документы, и ваша фамилия все равно известна маки. Пфайфер не то вскрикнул, не то всхлипнул.
Генрих сел на солому. От удара, каким его угостил маки, страшно болела голова, а левый глаз совсем скрылся за опухолью, всё время увеличивающейся.
— Генрих, Генрих, — послышался шёпот Бертины. — Как вы думаете, они нас расстреляют?
— Сначала допросят! — зло отрубил Генрих. Бертина упала на солому, но тотчас снова вскочила.
— Они не имеют права так обращаться с женщиной!
— Во-первых, вы для них не женщина, а начальница лагеря, где пытают их матерей, сестёр, любимых, во-вторых…
— Сорвите зубами погоны, — Бертина прижалась плечом к плечу Генриха, но тот отстранился.
— Лишние хлопоты, — насмешливо сказал он. — Ведь и ваши документы они забрали.
— Это из-за вас, из-за вас так случилось! О, зачем, зачем я с вами поехала!
Генрих отошёл в угол сарая и сел, прижавшись опухшей щекой к холодной каменной стене. Этот своеобразный компресс успокоил боль, опухоль под глазом чуть опала. Напрягши мускулы связанных за спиной рук, Генрих попробовал крепость верёвки, плотно охватившей его кисти. Но петлю расширить не удалось, верёвка лишь содрала кожу у запястья. Убедившись, что освободить руки невозможно, Генрих стал покорно ждать рассвета.
О приближении утра говорила серая полоса, которая вначале легла у порога, а потом светлым пятном обозначила и весь прямоугольник двери. Пятно становилось всё ярче, его окрашивали уже не серые, а розовые тона, потом вдруг они исчезли, и сквозь щели словно брызнуло золото длинные пряди солнечного света легли на солому, на заднюю стенку сарая. Дверь открылась.
— Пфайфер, выходи! — послышался суровый окрик. Пропагандист вздрогнул и с ужасом отодвинулся в глубь сарая.
— Приглашать тебя, что ли! Маки подошёл к Пфайферу и, схватив его за шиворот, поднял на ноги.
— Пошли! Быстрей!
Упитаннее тело пропагандиста исчезло за дверью. Через десять минут вызвали шофёра. Тот молча поднялся и, бросив присутствующим «прощайте», вышел следом за маки.
— Генрих, я не могу, я не хочу, они не имеют права! — закричала Бертина и зашлась плачем. — Скажите им, что они не имеют права! Слышите? Вы богаты, вы можете предложить им деньги! О, почему вы на меня так смотрите? Предложите им деньги, и они нас отпустят! Я отблагодарю вас, Генрих! Я…
— Гольдринг! — послышалось от двери.
Вслед за своим конвоиром Генрих вышел на залитый солнечными лучами двор. Солнце ослепило его, и он прищурил глаза.
— Ишь, какой красавец! — долетел до него женский голос.
С подбитым глазом, с всклокоченными волосами, в которых запуталась солома, Генрих действительно напоминал разбойника с проезжей дороги.
— Попади к такому в руки, одного вида испугаешься! — бросила вторая женщина.
— А ему уже не придётся кого-либо пугать! — успокоил женщин маки, сопровождавший пленного, — А ну, ты, трогай вперёд к штабу.
В комнате, куда вошёл Генрих, сидело трое. Два маки, в типичной одежде французских крестьян, и один в поношенном немецком мундире.
— Вы кто? — оглядывая пленного с ног до головы, спросил седоусый француз. — Генрих назвал себя, назвал и должность, седоусый сверил с документами, которые держал в руках.
— Важная персона! — на плохом французском языке бросил тот, кто был в немецком мундире.
— Знаете расположение вашей дивизии и численность гарнизонов по населённым пунктам?
— Я прошу провести меня к командиру отряда! — твёрдо проговорил Генрих.
— Вы, кажется, и здесь хотите диктовать свои условия? — смеясь заметил маки, одетый в немецкий мундир. Объясните ему, Оливье, что он в плену, а не на дипломатическом приёме.
Генрих более внимательно пригляделся к маки, который бросил эту фразу. Да, он не ошибся. Перед ним русский. Широкое, круглое лицо, типичные черты славянина, светлые волосы, а главное — этот акцент.
— Если я хочу видеть командира, то я знаю, для чего что нужно, — на чистейшем русском языке проговорил Генрих. Разорвись в этот момент бомба, это произвело бы меньшее впечатление.
— Земляк, что ли? — удивлённо спросил русский, с любопытством приглядываясь к Генриху.
— Мне нужен командир, больше я ничего не скажу.
— Мельников, позовите командира, — приказал седоусый на французском языке.
Тот, кого назвали Мельниковым, вышел, ещё раз окинув вопросительным взглядом пленного. Через минуту он вернулся в сопровождении человека, одетого в обычный штатский костюм. Взглянув на него, Генрих поспешно отвернулся.
— Вы хотели меня видеть? — спросил командир отряда, обращаясь к пленному.
— Да, да и разговаривать тет-а-тет, — улыбаясь ответил Генрих, он медленно повернулся. В глазах командира можно было прочесть удивление, затем догадку, потом они словно засветились изнутри, и в них вспыхнули весёлые огонёчки.
— Оставьте нас одних, — приказал командир присутствующим. Все вышли.
— Боже мой, каким образом, и в каком виде? — радостно проговорил Андре Ренар, протягивая Генриху обе руки.
— Для того, чтобы пожать мои руки, их прежде всего надо развязать, — смеясь, напомнил Генрих.