И опять Пожарский 7
Шрифт:
— Проклятый сатир, — обругал барона фон Плотто фельдмаршал и, встав, поправил одеяло. Попытался снова лечь, но тут услышал храп у входа в шатёр. Фон Тилли подскочил к пологу, откинул его и врезал пендаля заснувшему часовому. Очень неудачно врезал. Вместо мягкой жопы попал по твёрдой алебарде. И это босой ногой. Алебарда, опираясь на которую храпел швейцарец, выпала у бородача из рук, а сам он, потеряв точку опоры, упал. И врезался железным налокотником в ступню неповреждённой ноги фельдмаршала, на которой он прыгал, схватившись за больную ногу.
Лагерь проснулся. Кто хватал оружие, кто пытался натянуть кирасу, кто, схватив с перепугу чужой сапог, получил по затылку затрещину от хозяина. Ржали разбуженные лошади, блеяли овцы. Ни с того ни с сего несколько трубачей в разных концах лагеря принялись играть построение. И тут вдруг земля подскочила и врезала снизу со всей силы по стоящему на коленях графу. А потом раздался чудовищный грохот. И через два-три удара сердца ещё один. Жерди, на которых держалась дорогая, купленная у московитов ткань, переломились, и шатёр накрыл скулящего от боли и ужаса Иоганна Церкласа фон Тилли. Ну, и чтобы мало старичку не показалось, висевший парадный доспех на одном из шестов свалился сверху. Меч врезал точно по затылку.
Очнулся граф от того что на него брызгали водой. А потом ещё кто-то сунул под нос склянку с нюхательной солью.
— Всё, всё! Довольно! — фон Тилли приподнялся на локтях и огляделся.
Едкий пороховой дым уже почти развеялся, мрачное хмурое небо с чёрными тучами обещало скорый дождь. Лагерь было не узнать. Люди толпами бродили туда-сюда. Орали раненые, проклинали людей громким ржанием напуганные кони. И даже нашёлся петух у кого-то из запасливых маркитантов, орал, радуясь несчастью, свалившемуся на лагерь фельдмаршала.
— Ваше Сиятельство, вам лучше, — лекарь всё пытался засунуть под нос фельдмаршала склянку с нюхательной солью.
— Полковник Иванов, взорвался порох? — граф попытался приподняться на локтях и со второго раза ему это удалось. Лекарь полез снова стирать грязной тряпкой кровь со лба. Фон Тилли оттолкнул его, но это резкое движение вызвало волну боли от повреждённой швейцарцем стопы к голове и обратно. Фельдмаршал застонал и опять лёг на спину.
— Если говорить коротко, то всё очень плохо, Ваше Сиятельство. Люди барона взорвали обе телеги с запасом пороха. В лагере в это время поднялась суматоха и из-за этого множество людей погибло и не меньше ранены. После взрывов барон вывел своих людей из замка и они обстреляли наш лагерь, пока я сумел организовать пару сотен человек, они успели сделать десяток выстрелов. Прямо в упор расстреливая наших солдат. Их было не много. Человек пятьдесят-шестьдесят. Но они успели, повторюсь, сделать не меньше десятка выстрелов. Кроме того они заклепали пушки. Ещё …
— Скверно. Сколько у нас погибших? — прервал полковника граф, боясь услышать ответ и предчувствия его не обманули.
— Около восьми сотен. Ещё около трёх сотен раненых. Войско в панике. Мне удалось остановить, пытающийся сбежать, отряд швейцарцев. А вот вчерашние крестьяне, набранные в окрестностях Ганновера, разбежались. Можно сказать, что у нас осталось менее трёх тысяч боеспособных солдат. Пороха нет. Осадных пушек тоже.
— Есть ещё плохие новости, — прикрыл глаза Тилли.
— Капитан испанских пикинеров, что атаковал людей барона, рассказывает странные вещи, — замялся полковник.
— Да, говорите уже, — слабо махнул рукой раненый.
— Они кричали непонятную фразу. "Achtung! Achtung! Alarm! Rettet Euch — die Russischen Kosaken!"
— Русские казаки? Кто это? — даже боль в голове отступила.
— У меня брат торгует с московитами. Иногда они называют себя русскими, — развёл руками старый немец.
— Какого чёрта! Что здесь надо московитам? Ладно, когда возьмём замок разберёмся. А сейчас оставьте меня, полковник, и позовите этого коновала. Мне нужно подумать, а тут голова раскалывается на тысячу мелких черепков.
Небо не подвело. Начался холодный весенний дождь. Позади графа стучали топоры, люди пытались поставить его шатёр. Каждый удар отдавался в голове фон Тилли. Козаки? Ему бы пару тысяч таких казаков. А тут одни дятлы.
Событие двадцать седьмое
Барон фон Плотто смотрел со стены замка на копошащихся в лагере противника муравьёв. После двух чудовищных взрывов, а особенно после этого безумного обстрела всеми силами, оказавшимися в распоряжении лейтенанта Граубе, бегающих в панике имперцев, те перенесли лагерь на триста метров к северу. Сейчас вон опять возня и паника. Этот русский летгал и не думал успокаиваться. Сегодня под утро он взял свой десяток и опять напал на противника. Долину реки просто накрыло туманом. Под его прикрытие русские подкрались к лагерю и забросали его гранатами. Жаль, гранат было не много, всего по две на человека. Чего, однако, вполне хватило, чтобы опять посеять панику. После этого, уже по отработанной схеме, русские из своих лёгких мушкетов обстреляли имперцев. Пока там навели порядок и организовали контратаку, Граубе и его десяток успели сделать не менее пятнадцати выстрелов каждый, а то и побольше, барон не считал. После чего спокойно зашли в распахнутые ворота. Когда разгорячённые преследованием отступающего неприятеля солдаты Тилли подбежали к воротам, они уже были закрыты, а со стен бедняг встретил дружный залп оставшихся защитников замка. Даже три залпа, пока эти идиоты не догадались отбежать к старым своим позициям и залечь за бесполезные теперь, а потому оставленные на месте пушки.
Но ведь и тут имперцам не повезло, подул ветер и буквально за пару минут туман унесло. Тогда этот неугомонный лейтенант достал свою чудную винтовку, которую он называет «снайперской» и произвёл из неё три выстрела. Полковник и два других офицера, что возглавляли неудачное преследование, остались лежать у пушек, а все остальное поредевшее войско убралось подальше от негостеприимного замка.
Вот теперь лагерь снова сворачивают, и по тому, как суетятся имперцы на холме в миле от замка, Тилли, скорее всего, переезжает туда. Как же он будет осуществлять осаду замка Гойя с расстояния почти в милю? Наивный, он думает, что этот переезд что-то изменит. Стоящий с подзорной трубой рядом с полковником Гаспар Граубе так явно не считает.
— Как думаешь, лейтенант, пойдут они ещё раз на приступ? — поднёс полковник к глазу и свою трубу, подаренную в Вершилово самим князем Пожарским.
— Конечно, пойдут, подтянут войска с зимних квартир, привезут порох, починят пушки, лестницы новые сколотят, расстреляют или повесят трусов и дезертиров и пойдут, — не опуская подзорную трубу, ответил Граубе.
— Не боишься, граф, наверное, и во сне видит, как нас вешает?
— Поздно бояться. Драться пришли, — теперь Гаспар повернулся к барону и, наклонив голову набок, спросил, — Или хочешь, полковник, сбежать ночью, пока есть возможность?
— Честно говоря, хочу, — фон Плотто надвинул берет пониже, почти на глаза, и решительно ответил, — Но не буду. Сына вот с дочерьми отправил бы в безопасное место. Только где сейчас безопасно? Везде война.
— Можем ночью все уйти, мы караулы вырежем. Доберёмся до Везера, найдём пару судёнышек, а там и до Бремена с божьей помощью доплывём.
— Тилли тут всё взорвёт в отместку, — криво усмехнулся старый вояка.
— Знамо дело, взорвёт. Ну, нет, так нет. Будем воевать. Нам тактику партизанской войны князь Пётр Дмитриевич доходчиво разъяснил. Мало фельдмаршалу не покажется. Через несколько дней снова придётся имперцам лагерь переносить. Завтракать-то будем? Как говорит князь Пожарский: «Война войной, а обед по расписанию», — сложив трубу, Граубе стал спускаться со стены. Ещё раз бросив взгляд на копошащихся вдали имперцев, барон последовал за русским летгалом.