И опять Пожарский 7
Шрифт:
Не прошло и получаса, как первые воины из сотни Баюша оказались на стене. А вон и он, красным флажком машет. Выходит, и правда спят защитники. Та ещё война получается.
Ислам-керман пал. Внутри одни почти трупы. Вот доверь этим мордовским башибузукам, сходить за языком. Они язык и принесут. Но ребята лихие, с четырёхметровой высоты прямо так во двор крепости прыгали. Как ноги не переломали. Когда ворота открыли и Пётр вошёл внутрь, то горячие мордовские парни уже вовсю стягивали одежду с убитых. Понять их можно было. Пётр им полушубки выдал с тёплыми сапогами. А сейчас уже лето и жара. А своей одежды почти нет у лёгких кавалеристов. Пётр видел, заплата на заплате. Что ж, вот теперь в парчовых халатах некоторые щеголять будут.
Ага,
Извините пока больше нет. Зимой на даче снег две теплицы обрушил. Пришлось два дня возиться, новый поликарбонат покупать и натягивать. Думаю через пару дней выложить уже нормальный кусочек.
Комментируйте.
С уважением. Андрей
Глава 12
Событие тридцать четвёртое.
Епифан Соловый покидал дом нехотя. Старость, что ли подходила. Желание покоя и уюта. Или это женитьба так на него повлияла. Да, дом ещё новый с печью круглой в центре, что потрескивает дровами зимой. Поговорка есть «трескучий мороз», сколько раз на реке, да и в лесу слышал этот треск. В лесу мороз обычно лиственницу выбирает, чтобы потрещать. Спросил как-то дьякона одного давненько ещё Епифан, чего трещат деревья?
«Оттого, сыне, что в деревьях есть сырость, и сырость эта замерзает, как вода. Когда вода замёрзнет, она раздаётся; а когда ей нет места раздаться, она разрывает деревья».
Печь, похоже, потрескивает, когда огонь до сучков добирается. А ещё маленькая крикунья дочка держит дома. Ходит уже, косолапит по струганым доскам двойного пола. И почти никогда не плачет, упадёт, гыкнет чего-то, поднимется и дальше перебирает ножками. Но вот если чего ей в голову взбредёт маленькую, чернявую, то криком одно своё возьмёт. Жена пытается построже с ней быть, а Епифан, на что зачерствел душой, голову отсечь, али пузо вспороть бусурманину, чуть не в радость, а этого крика переносить не может.
– Что тебе Катенька, вот эту игрушку дать, держи не плачь только.
Балует он малую. Баловал. Сейчас уже месяц с лихвой снова в походе. Нужно проклятущий исток Тобола найти. Не совсем понимал Соловый, на кой князю ручей этот. Ясно ведь, что на лодьях туда не добраться. Зачем? Чтобы была карта? А что с той карты? Польза какая? Однакось, он человек служивый, послали — пошёл.
Дорога знакома. Добрались до Уя и вниз по порожкам и перекатам. Не на лодьях знамо. На сей раз подготовились сурьёзно. Все семь десятков одвуконь. В лесу-то это не сильно помогает, всё одно пёхом приходиться двигаться. Забыли медведи дорогу проложить. Если встретим, попеняем им. А выбрались из лесу, и не стало лучше, только взгромоздишься на коня, ан опять слезать. Берег заболочен сильно. А луг рядом весь в дырках. Сусликов тьма. Только и смотришь, как бы конь не попал в норку эту. Амба тогда. Сломит ногу.
Когда о прошлом годе домой возвертались, то почти месяц от припрятанных лодей пешими добирались. Теперь же, на конях, да по знакомому маршруту, да под гору. Куда как быстрей получилось — три с половиной недели. Целых пять дён выиграли. Ещё собираясь, решали, как от этого места дальше-то. Оставить коней на нескольких казаков, да самим на лодьях вниз по Ую, а потом вверх по Тоболу. А дальше чего? Опять пёхом?
Али, господь с ними, с лодьями, одвуконь чай не медленнее, да и порог с мелью не помеха. Опять, в седле веслом можно и не ворочать. Лошадь она и без вёсел справится. Да ещё смолить ведь надо, зиму пролежали. А бросить жалко. Труда пропасть вложена, и хороши, ведь. Так выходя и не решили, на месте видней будет.
Ну, вот место. Решать надо. Соломоново приняли решение. Лодьи просмолить и спуститься до Тобола. А кони пока табуном следом. Ну, а дальше уже лодьи оставить и двигаться на конях.
В этом году состав отряда почти не поменялся, отправилось с Епифаном по весне опять семь десятков человек, включая самого сотника, башкира толмача Темира, торгута или
Накаркал.
Лодьи уже подходили к устью Уя, судя по картам Карлоса, вот сейчас будет поворот, а там и Тобол, когда вернулись высланные вперёд на лошадях двое разведчиков. А поперёк седла у Силантия Кожина дёргался и сучил ногами пленник. Понятно пришлось к берегу править. Сошли корабликов, обступили троицу.
– Добрались мы, Епифан до Тобола. Спешились и решили лошадей напоить, да самим умыться, а то в грязи все. Берег весь кустами зарос, нашли тропку, видно зверье проложило к водопою. Я-то впереди шёл, а Тришка следом коней вёл. Мой Орлик и всхрапывать начал. Я насторожился, почуял конь кого. Смотрю, а этот у реки костерок пытается разжечь. Стоит на коленях ко мне спиной и искры высекает. Скрал я его. Дело не хитрое. Но вёрткий, если бы Тришка не подоспел, утёк бы. Юнец-то наш, ему прямо по сопатке треснул, этот и завалился. Повязали по рукам и ногам и вот доставили. Как в себя пришёл кричать начал, пришлось леща ему вдарить. Успокоился, кажись.
– Посади его на землю, посмотрим на твою добычу, — велел Соловый.
Пленник был одет в длинный зелёный халат коричневые штаны и щегольские высокие сапоги, недавно явно смазанные чем — блестели. На голове была чёрная мерлушковая круглая шапочка с зелёным верхом и красной помпушкой в центре.
– Оружия не было при нём? — осмотрев пленника, повернулся Епифан к Кожину.
– Как не быть. Тришка принеси. Молодой казак метнулся к своему коню и принёс оружие неизвестного.
Высокий лук с медными навершиями на концах, тетива спущена. Кожаный шестигранный колчан с непонятными письменами. Соловый таких и не видел никогда. Сабля в ножнах. Не наша — тяжёлая, чуть расширяющаяся к концу. А ещё копьецо странное. Как вилы у крестьян двузубое, но зубья железные и чуть загнутые. Для чего оно? Такое не метнёшь, если только обороняться от конного. А второй зуб зачем? Чудное оружие.
– Тамана, он ойрат, — тронул Епифана за плечо торгут или калмык Айтин.
– Ойрат? Вашинский что-ль?
– Враг.
– Ясно, а язык ты его знаешь? Спроси, кто он?
Зарычали оба, загавкали. Непонятен был Епифану замысел создателя, зачем людям он пёсий язык дал.
«На той стороне, ближе всех к вам, стоит Сайн Сэрдэнгэ, сын Мангада, у которого шлем из чистого серебра, красный панцирь с бляхами, улбо из красного одноцветного шелка, лошадь совершенно чубарая. Его сопровождают 2000 молодцов с 2000 копьями и с 2000 выдержанными лошадьми. Он, скрежеща зубами и проглатывая свои слюни, постоянно спрашивает: нет ли неприятеля, с которым бы подраться. Он с жаждою ищет неприятеля, чтоб померяться силой? Нет ли зверей, за которыми бы поохотиться? Он скормит вас своим псам», — перевёл Айтин через пару минут.
Епифан хвастовство пропустил и ухватился за слова: «ближе всех к вам».
– Спроси его. Сколько их всего?
– На устье реки Убаган живёт доблестный ойратский богатырь Тэбэнэ, имеющий 8000 войска с 8000 поджарых соловых лошадей, кочующих при реке Нарин.
– Ничего себе. Это всё? — присвистнул сотник.
– Хошутский Байбагас хан, старший брат из пяти братьев Ахайн табун барас, любящий умерщвлять и грабить, имеющий голос десяти тигров, живёт в юрте о 15 решётках, обтянутых пёстрыми тигровыми шкурами. У него пять тысяч богатырей под рукой. Он стоит недалеко от Тэбэнэ.