И опять Пожарский 7
Шрифт:
Не подвели предчувствия. Вон и погоня. Дозор или разведка, не много человек двадцать. Подпустили их поближе и перестреляли. Пётр отметил, что смоленские снайпера, так себе. Каждый не меньше шести выстрелов сделал. А ведь из этих двадцати, четверых он свалил точно. Значит, на пятерых осталось шестнадцать. Получается, половину патронов зря спалили.
Ну, научатся. Если живы останутся. Стали ждать продолжения. Минут десять было тихо. И это хорошо, километр выиграли. Из пяти. Ну, вот и гости. И опять мало, даже меньше, чем в первый раз. Только эти трупы товарищей увидели и решили смыться.
– Огонь! — и первым
Чёрт! Может и не научатся смоляне стрелять. Упустили двоих. Он лично пятерых ссадил. А всего двенадцать было. Теперь жди беды.
– Ребята. Давайте-ка мы вон туда перебазируемся.
Позади них метрах в двухстах был небольшой холмик. Самое удачное, что он не точно по дороге, что сначала наступающие, а теперь отступающие смоляне натоптали, а метрах в пятидесяти в стороне. Вот на него и перебрались. На вершине ещё удачно несколько десятков больших каменюк оказалось, сдвинули их. Получилось, какое ни какое, укрытие. А противника опять нет. Ещё минут десять, а значит, километр пути, выиграли.
Ну, вот, теперь серьёзные силы. Конница целая, ни как не меньше сотни.
– Огонь!
На помощников не смотрел, валил и валил всадников. Иногда специально по вырвавшейся вперёд лошади стрелял, та кувыркалась, и небольшой затор создавала, первый такой выстрел вообще удачным вышел. Следом ещё лошадей пять не удержались и, споткнувшись, попадали. Поднимались, но ведь уже без седоков. Краем глаза бывший генерал отмечал, что и смоляне не в молоко пуляют, да в такую плотную массу ещё умудриться нужно промахнуться.
Повернули. Оставили около пятидесяти человек и с десяток человек на «дороге» и умчались назад. Хорошо. Ещё ведь пяток минут выиграли. И ещё. Ага, вон пылища на западе. Всеми силами идут. На фоне заходящего солнца чётко видно. Пора уходить. Такими силами и окружить могут.
– Уходим ребята, мы часть своей задачи выполнили, на полчасика басурман задержали.
Глава 19
Событие пятьдесят четвёртое
Командор Мишель де Нойрей на этот раз влип. По тому, что творилось в Ла-Рошели в прошлый его вояж, можно было предполагать, что гугеноты долго не продержатся. Так и получилось. Крепость сдали. И случилось это прямо во время загрузки очередной партии переселенцев. Пока матросы сбросили сходни, пока обрубили концы, королевские мушкетёры ворвались в порт.
– Поднимайте якоря, срочно и ставьте паруса, нужно убираться отсюда, как можно быстрее, — закричал он капитану.
Тот только рукой махнул. Матросы и так бегали, ни на секунду не останавливаясь. При этом ведь ещё переселенцы мешались. Лезли с вопросами, просто путались под ногами. Мишель решил, что правильнее будет не кричать на русского капитана, а успокоить и спустить по возможности в трюм своих — французов. Он нашёл старшего этого паникующего племени и попытался вразумить того. Паника ни как не способствует быстрому отплытию.
Пришлось даже встряхнуть этого старосту. Однако едва де Нойрей отошёл от мужчины, как тот снова начал носиться по палубе, своими криками только усиливая панику.
– Всё! Клянусь Девой Марией это мой последний рейс с этими богоотступниками! — взревел командор и стал пинками загонять гугенотов в трюм.
Помогало это мало. Только вроде спустишь какого раздрипанного мужичка, как
И тут началась стрельба. Мушкетёры числом с пару десятков подошли почти к самому краю причала, установили сошки и начали неспешную стрельбу по кораблю. Что это были именно мушкетёры, легко было понять по короткому лазоревому плащу с вычурным крестом. А вот тот мелкий ублюдок, что отдал приказ стрелять по безоружным, среди которых большинство составляли женщины и дети, без сомнения де Тревиль. Жан-Арман дю Пейре — корнет этих сволочей.
Паника на корабле ещё усилилась. Появились раненые и убитые. У одной женщины убило дочь и она, стоя на коленях перед окровавленной девочкой, что есть силы, трясла её, пытаясь привести в чувство. Ещё одним ярким запомнившимся пятном был толстенький мужчина. Пуля попала ему в живот, но не убила сразу, он сидел, прислонившись к мачте, выл и пытался пальцами заткнуть дырку на волосатом животе. Не получалось, кровь пульсирующими сгустками выбивалась из-под коротеньких толстых пальцев.
И вдруг, как по мановению волшебной палочки, всё кончилось. Русским это надоело. Они на время оставили в покое паруса, взяли свои маленькие ружья и ответили французам. Три небольших залпа и нет мушкетёров. Вон и де Тревиль с прострелянной головой. Вон их капитан де Монтале. Тоже мёртв. Этого командор Мишель де Нойрей отлично знал. Та ещё сволочь. Вечно продуется в кости и потом ищет малейшего повода, чтобы деньги не платить, вызвать более удачливого игрока на дуэль. При этом надо отдать капитану должное — он был одним из лучших бретёров Парижа.
Когда последний лазоревый плащ, выронив мушкет, свалился на землю, залитую голубой дворянской кровью красного цвета, матросы отложили ружья и продолжили прерванную на пару минут работу по подъёму среднего кливера, кливера и бом-кливера на носу судна. Хвала Деве Марии, что русские умеют так стрелять.
Тем временем в порту не успокоились. Там начали разворачивать захваченную у гугенотов пушку. И при всём мастерстве русских они не успевали поднять паруса, до того, как королевские пушкари произведут выстрел. Мишель указал на это русскому капитану. Семён Мещёрский кивнул, не спеша сильно, сходил в свою каюту и вернулся с длинным мушкетом необычной формы. После этого капитан зарядил свой странный мушкет, прицелился в приделанную к мушкету небольшую подзорную трубу и выстрелил. Перезарядил и снова выстрелил. Командор смотрел на странный мушкет, а когда Семён встал и стал отряхивать колени, то перевёл взгляд на пушкарей. Все пятеро были мертвы, и вокруг такой опасной только что пушки больше никого не было.
А тут и судно, ухватив косыми парусами ветер, стало отваливать от пирса. В очередной раз фортуна улыбнулась Мишелю де Нойрею. Только хватит её испытывать. Пора перебираться в Вершилово и мирно и спокойно жить там, выращивая розы на участке перед домом. Видел он такой садик у Ван Дейка. Денег он заработал достаточно, ещё и детям останется. Всё, на покой. Навоевался. И за себя навоевался и за детей.
Событие пятьдесят пятое
Епифан Соловый помолился, перекрестился троекратно, тяжко вздохнул и проговорил обступившим и повторившим его движения казакам: