И оживут слова
Шрифт:
Вскочив, я подхватила фонарь и бросилась в общие комнаты, открывая дверь за дверью и стараясь не шуметь. Я высоко поднимала фонарь, разглядывая стены, шкафы, ставни, а потом, вернувшись в покои Всемилы, потрясенно присела на сундук. В этом доме не было ни одной резной поверхности. Альгидрас, украсивший все, что попалось под руки, в доме Радимира, не прикоснулся ни к чему в доме Добронеги. Может быть, Добронега не позволила? Я тут же вспомнила, как она обнимала Альгидраса и ее фразу «у Олега золотые руки», сказанную с гордостью. Неужели из-за Всемилы?
Позже, ворочаясь в постели в бесплодных попытках уснуть, я вдруг
И зачем только я придумала этих дурацких кваров? Какие мотивы у них могли быть для похищения и убийства сестры воеводы? Ладно бы выкуп потребовали, а то просто так… Я себя одернула. Похитили не квары. Я просто начинаю думать так, как твердит Радим. Это он назначил злодеев, и обсуждению его версия не подлежала. Но его можно было понять: квары являлись единственными врагами княжества. Я задумалась: вдруг то, что Всемилу похитили свои, важно? А если так, то нужно рассказать правду. Но как тогда выкрутиться? Как правдоподобно объяснить свое появление здесь?
В каждой уважающей себя книге про попаданцев есть какой-нибудь старец, который все всегда знает и берет шефство над главным героем. И где он? Я подумала было об Улебе, но его шефство заключалось в словах «все хорошо будет» и «не дури, девонька». Мысли сами собой переметнулись на Альгидраса, но я упрямо отбросила этот вариант прочь. И так нервы никуда не годятся, а с этим мальчишкой как по краю обрыва — одно напряжение.
Так я и промучилась всю ночь. Неудивительно, что утром я чувствовала себя совершенно разбитой. Еле выбравшись из постели, я направилась в баню, чтобы принять что-то вроде утреннего душа. Вода в бочке была прохладной, но с недавних пор меня это не смущало. Так странно. Я поймала себя на мысли, что привыкла быть здесь. Привыкла просыпаться среди запахов дерева и сушеных трав. Привыкла к тому, что утром приходится умываться холодной водой, привыкла к одежде, которая сперва казалась неудобной и за все цепляющейся. И мне было здесь… неплохо. Гораздо лучше, чем я могла бы ожидать. Особенно так казалось в моменты спокойствия, когда рядом никого не было и мне не нужно было притворяться.
Я насухо вытерлась и оделась. Утро встретило меня легким ветерком и щебетанием птиц. Добронега уже хлопотала у печи, и я, натаскав воды всем, кто в ней нуждался, присела за стол, глядя на то, как ловко мать Радима управляется с ухватами. Только я подумала о том, насколько активна Добронега для своего возраста, как чепела выпала из ее рук, сбив крышку с котла. Крышка покатилась по полу. В полной тишине она прогрохотала по комнате, заставив дымчатого котенка умчаться за порог, а потом ударилась о ножку стола и упала. Я подняла крышку и впервые за утро взглянула на лицо Добронеги. Оно словно осунулось и постарело.
— Что случилось? — выпалила я, стиснув крышку и мгновенно вспомнив вчерашнее подавленное состояние Добронеги.
Добронега протянула руку и попыталась забрать крышку. Я не отдала. Тогда она пододвинула стул и в молчании опустилась на него. Я положила крышку на загнетку и присела рядом. Добронега внезапно подняла на меня взгляд и коснулась моей щеки. Ее пальцы были холодными и мокрыми. Видимо, вода выплеснулась из чугуна.
— Князь едет, — проговорила она.
— Да, я знаю. Злата вчера что-то такое говорила. Когда? — я решила проявить вежливость, хотя лично мне было наплевать на приезд отца Златы.
— Он не сказал. Но, верно, скоро, — негромко откликнулась Добронега, отводя взгляд. — Что ты помнишь о нем?
— О князе Любиме? — быстро спросила я.
Добронега кивнула и пристально на меня посмотрела. Я напряглась, чувствуя в вопросе подвох.
— Он… князь этих земель. И Радим у него на службе. И он подарил Свирь отцу, — я чуть не добавила «Радима», но вспомнила, что Всеслав был и Всемилиным отцом.
— Не он подарил — его отец, — откликнулась Добронега. — Да не о том я, дочка. Князь отдал Златку за Радима, чтобы власть здесь укрепить, верность его подтвердить. Хотя куда уж верней Радимушки? — Добронега на миг замолчала.
Я нетерпеливо кивнула.
— У него шестеро детей, да все в укрепление союзов розданы.
— Это разумно, — ответила я, чтобы что-то сказать.
Добронега странно посмотрела на меня и вдруг проговорила:
— Помнишь-то, что сама просватана?
И я вспомнила. Желудок нехорошо сжался. Как у меня из головы могло вылететь, что Всемила просватана за княжеского сына?! Ведь Злата же упоминала! До этого момента я как-то не соотносила себя и Всемилу настолько, а тут вдруг поняла, что, если ничего не изменится, мне… придется выйти замуж неизвестно за кого? Я вспомнила, что Всемиле не понравился суженый и она надеялась уговорить брата отменить свадьбу, и сжала виски руками.
— Он едет с сыном?
— Никто не знает. Вчера вести пришли, что скоро ждать, а когда, с кем, неведомо.
Я медленно встала, подошла к котлу, накрыла его крышкой, двигаясь точно во сне. Что делать? Оказывается, все эти дни я жила припеваючи. Теперь же, когда Добронега озвучила факт просватанности Всемилы, я по-настоящему испугалась. Испугалась до дрожи в коленях. И сразу на меня нахлынули миллион «а если». А если я так и останусь здесь навсегда? А если мне вправду придется выйти замуж неизвестно за кого? А если…
Сама мысль была настолько абсурдной, что поразила меня больше, чем вся ситуация с моим появлением здесь.
— Но почему? У Радима и Златы уже есть… союз. Зачем я?
Добронега вздохнула так, словно разговор причинял ей боль.
— Союз-то союз. Только те союзы ради детей заключаются. А Златку с Радимушкой Мать-рожаница до сих пор своей милостью обходит.
Мне стало нехорошо, а Добронега продолжила:
— Да через тебя, дочка, верность Радимова еще крепче будет. Тут он уж никакого указа княжеского не ослушается.