И оживут слова

Способина Наталья

Направившись к двери, я постаралась отвлечься от сильного жжения под повязкой. Ворот платья сполз с плеча, и я потянула его вверх, отметив, что наряд мне явно не по размеру. Нехорошая какая-то традиция — оказываться переодетой неизвестно кем после потери сознания. Одновременно произошли две вещи: я увидела резьбу над дверью и услышала за ней приглушенный голос Златы. Все сразу встало на свои места. Дом Радимира находился ближе к городским воротам, чем дом Добронеги. Логично, что меня отнесли сюда. Оставалось надеяться, что появление бессознательного тела не слишком испугало Злату и что Добронеге не добавилось дополнительных волнений — она и так с утра была сама не своя.

Я остановилась у двери, малодушно боясь

ее отворить и встретиться с женой Радима. Сглотнув, подумала, что ей ведь наверняка рассказали о случившемся на берегу: что Радима ранило, а потом он, несмотря ни на что, вышел в море, чтобы нагнать корабль. Умом я понимала, что их мир живет по иным законам: Радим — воин, и война — часть его жизни. Он не раз был ранен до этого. И выживал, и продолжал вновь и вновь поднимать оружие против врага. А сколько таких походов и таких стрел еще будет? Но понимала я это исключительно умом. Сердце же колотилось, как сумасшедшее, при одном воспоминании о ранении Радима, и я ничего не могла с этим поделать. Потому что сухое книжное «свистящие стрелы» (я усмехнулась, вспомнив, как же мне нравилось это выражение — была в нем какая-то музыкальность) вдруг воплотилось в жизнь. Сегодня я впервые увидела, как эта самая стрела вонзается в живого человека. И в одном я была совершенно уверена: мне хватило реалистичности. Повторения этого зрелища я точно не хочу.

Я стояла, прислонившись к двери, отчаянно стараясь уловить интонации Златы и понять, взволнована ли она, расстроена ли. Но Злата говорила тихо, и что-либо различить было невозможно. Внезапно послышался голос Радима, и у меня в буквальном смысле от облегчения подкосились ноги. Я ухватилась за дверной косяк и несколько секунд пыталась просто прийти в себя. Он жив! Все хорошо! С ума тут с ними сойдешь!

Только когда сердце перестало трепыхаться в груди пойманной птицей, я распахнула дверь и замерла на пороге. Радим, живой, с виду невредимый, сидел на лавке у стены, вытянув левую ногу. Его лицо было серым от усталости, и в этот миг он казался гораздо старше, чем был на самом деле. Усталость словно заострила его черты, подчеркнув морщину между бровями и складки у рта. Увидев меня, он резко поднял голову и откинул волосы с лица. В карих глазах застыл вопрос и почему-то беспокойство. Сидевшая возле него Злата вскочила на ноги и бросилась ко мне.

— Как ты? — спросила она, мимолетно дотрагиваясь до моего лба ледяной ладонью.

— Я… хорошо, — непослушными губами прошептала я. — Радим?

Я всматривалась в лицо брата Всемилы, стараясь понять, чем закончился их выход в море, не задавая неуместных и глупых вопросов, ответы на которые настоящая Всемила должна была знать. В этот момент мне казалось кощунственным что-то утаивать, выдумывать… Словно эти чертовы стрелы вдруг разорвали паутину лжи, которой я так старательно опутала себя за эти дни. Радим молча протянул руку. Мозолистая ладонь, в которой с легкостью могли спрятаться обе мои руки, оказалась горячей. Вопреки всем мыслимым законам, это прикосновение моментально меня успокоило. Словно я и вправду была Всемилой, и брат-защитник укрыл сейчас от всех бед.

— Руки-то ледяные, — проворчал Радим, разглядывая меня. — Испугалась?

— Я…

Я быстро оглянулась на Злату, напряженно смотревшую на меня. Она чуть качнула головой, давая понять, что про мое ранение ничего не сказала. И правильно сделала. До того ли Радиму сейчас? Я вдруг подумала, что глупости все это. Ну, ранило и ранило. Жива же. А остальное поправимо. Сказал бы мне кто еще месяц назад, что я буду вот так рассуждать, ни за что бы не поверила.

— Плечо твое как? — вместо ответа спросила я.

Радим посмотрел на меня как на неразумное дитя, да только рукой махнул. Я, как завороженная, уставилась на плечо Радима, будто могла увидеть рану под рубашкой. Заметила, что он немного неловко прижимает левую руку к телу, но больше никаких признаков того, что его что-то беспокоит, не было. Не знай я о ранении, могла бы вообще ничего не заметить.

Злата подхватила на руки котенка, топтавшегося на коленях Радима, и принялась его гладить, прижав к себе. Громкое урчание неожиданно разрядило атмосферу. Я улыбнулась Радиму, стараясь отогнать слова, готовые сорваться с языка. Мне жутко хотелось сказать, что я очень испугалась за него и чтобы он больше не смел выходить вот так… неизвестно к кому. Ведь может случиться беда. А я не могу так. Я не вынесу, если с ним что-нибудь случится. Но я знала, что никогда не скажу ничего подобного, потому что это — его жизнь. И, коль скоро я оказалась здесь, я должна принять это как данность.

А еще я вдруг подумала, каково же Злате, Добронеге? Каково любой из свирских женщин из раза в раз оставаться за высокими бревенчатыми стенами, когда сердце там — на боевой лодье? И впервые в моем мозгу словосочетание «двухлетний поход на кваров» вдруг обрело совсем иной смысл. Два года! Ждать изо дня в день и ничего не знать. Ни единой весточки, ни единого знака. Только, что сердце подскажет. И счастье, что кто-то, как Злата, дождался. А ведь… как там было? «От измотанных набегами родных берегов по княжескому указу, отошли три дюжины лодий. Четыре лодьи были свирскими. Домой воротились две». Больше половины воинов воеводы Радимира не вернулось домой. Десятки вдов, осиротевших детей, матерей…

Я опустила взгляд, не в силах смотреть в лицо Радима: усталое, изможденное, словно застывшее. Внимание привлекла шеренга деревянных фигурок на столе. Миниатюрные изображения животных были невероятно реалистичными. Казалось, щелкни пальцами — и они разбегутся, разлетятся в разные стороны. Одну из них Радимир держал в раненой руке. Почему-то я даже знала, кто их вырезал. Сердце внезапно подскочило, и я стала лихорадочно соображать, как же спросить об Альгидрасе, чтобы это не выглядело подозрительным. Я ведь с ума сойду, если не узнаю, что с ним. Тот дружинник на берегу сказал: «Какой из него воин в ближнем-то бою?». И даже если и были те слова продиктованы завистью к побратиму воеводы, истины-то это не меняло. Я вздохнула, набираясь храбрости. Спрошу прямо. Пусть думают, что хотят. В этот момент за моей спиной что-то стукнуло, заставив резко обернуться.

На полу у стены, так, что не сразу и увидишь, сидел Альгидрас. Кажется, он снова был одет в Радимову рубашку, судя по тому, как были закатаны рукава. Он выглядел таким же бледным и изможденным, как и Радим. На полу меж его коленей был расстелен кусок ткани, усыпанный стружками. И в эту самую минуту он сосредоточенно что-то вырезал из небольшого куска дерева, не обращая на меня ни малейшего внимания. Резец он держал в левой руке.

— Целы, — вырвалось у меня с таким облегчением, какого я сама от себя не ожидала. Захотелось сказать что-нибудь хорошее, радостное, чтобы Радим наконец улыбнулся, а Златка прекратила хмурить брови и наматывать русую прядь на палец, все сильнее вытаскивая ее из прически, чтобы Альгидрас хоть как-то отреагировал.

Резец Альгидраса на миг замер, но сам он даже не поднял головы.

— Не все, — услышала я хмурый голос Радима.

Я оторвала взгляд от рук Альгидраса, поняв, что его уверенные движения гипнотизируют, и растерянно посмотрела на Радима. «Не все?»

Злата присела рядом с мужем, опустив взгляд и сжав его ладонь.

— Шестеро на берегу и еще шесть в море, — едва слышно проговорила Злата, прижимаясь щекой к плечу Радима, словно застывшего при этих словах. Злата начала называть незнакомые имена, а я стояла и старалась как-то осознать, что, возможно, кто-то из этих людей укрывал меня сегодня щитом, что они выбегали на берег через ту же калитку, через которую Альгидрас втащил меня под прикрытие стен, но мозг отказывался принимать эту правду.