И плачут ангелы
Шрифт:
Ртуть выкипела, и осталась лишь расплавленная лужица чистого золота.
— Золото! — воскликнул Ральф Баллантайн. — Первое золото шахты Харкнесса!
Он откинул голову и расхохотался. Вики и Гарри вздрогнули и озадаченно уставились на него: Ральф не смеялся с тех пор, как уехал из Булавайо. Смеющийся Ральф подхватил Вики одной рукой, а Гарри другой и, закружив их хороводом, вывел наружу. Они кружились втроем, держась за руки, Ральф вопил, а Гарри издавал индейский боевой клич.
Матабеле оторвались от работы и сначала удивленно смотрели, затем тоже засмеялись.
Вики первой вырвалась
— Вы с ума посходили! — засмеялась она, пытаясь отдышаться. — Вы оба просто ненормальные! И за это я вас и люблю.
Смесь была наполовину из речной глины, принесенной с берега Ками, а наполовину — из обломков термитников, глина в которых отличалась большей вязкостью благодаря добавке слюны насекомых, вытащивших комочки из подземных глубин на поверхность. Обе глины сваливали в яму возле колодца — того самого, который первый муж Робин, Клинтон Кодрингтон, построил с помощью Джордана Баллантайна много лет назад, задолго до того, как колонна первопоселенцев Британской южноафриканской компании въехала в Матабелеленд.
Двое новообращенных крутили ворот, поднимая ведро из колодца, потом выливали воду в яму, куда двое других лопатами сбрасывали глину. С десяток голых чернокожих детишек под предводительством Роберта Сент-Джона месили глину, превратив тяжелый труд в игру. Робин Сент-Джон помогала набивать глину в деревянные формы размером восемнадцать дюймов на девять. Мальчишки и девчонки, выстроившись цепью, переносили заполненные формы на устланную травой площадку для просушки, где аккуратно выкладывали сырые кирпичи, а потом торопливо возвращали пустые формы обратно.
Тысячи желтых кирпичей лежали длинными рядами под солнцем, однако этого было мало — по расчетам Робин, на одну только церковь понадобится не менее двадцати тысяч. Кроме того, придется нарубить деревьев и подготовить древесину, а через месяц настанет время резать траву для кровли.
Робин выпрямилась и приложила измазанную глиной руку к натруженной пояснице. Прядка седых волос выбилась из-под платка, щека и шея были заляпаны грязью, но ручейки пота смывали ее, пачкая высокий воротник блузки.
Робин смотрела на руины миссии: почерневшие от пожара балки провалились, и сильные ливни превратили стены из необожженного кирпича в бесформенную груду. Придется заново класть стены и возводить над ними крышу, и тем не менее Робин Сент-Джон с огромным удовольствием предвкушала эту тяжелую, утомительную работу, чувствуя себя молодой и полной сил — совсем как тридцать с лишним лет назад, когда впервые ступила на безжалостную землю Африки в качестве врача-миссионера.
— Да будет воля твоя, Господи, — сказала она вслух.
Работавшая рядом девушка-матабеле радостно воскликнула:
— Аминь, Номуса!
Робин улыбнулась ей и склонилась было над формами, но вдруг вздрогнула и, прикрыв глаза ладонью, всмотрелась, потом подобрала юбки и с девичьей легкостью помчалась по тропе.
— Джуба! — закричала она. — Куда ты пропала? Я заждалась твоего возвращения домой!
Джуба поставила на землю увесистый груз, который несла на голове, и, тяжело ступая, поспешила навстречу.
— Номуса! — Со слезами на глазах она прижала подругу к груди. Огромные блестящие капли стекали по щекам,
— Да перестань же, глупышка! — ласково пожурила та. — Не то я сама разревусь. Ты только посмотри на себя — кожа да кости! Придется тебя откормить… А это кто с тобой?
Чернокожий мальчик в грязной набедренной повязке застенчиво вышел вперед.
— Это мой внук, Тунгата Зебиве.
— Надо же, как он вырос! Я его и не узнала.
— Номуса, я привела мальчика к тебе, чтобы ты научила его читать и писать.
— Ну, прежде всего следует дать ему приличное имя вместо этого жуткого и варварского. Будем звать твоего внука Гидеон.
— Пусть будет Гидеон, — согласилась Джуба. — Гидеон Кумало. А грамоте ты его научишь?
— Дойдет и до этого, но сейчас у нас слишком много других дел, — решительно заявила Робин. — Пускай Гидеон месит глину вместе с остальными ребятишками, а ты поможешь мне набивать формы. Джуба, нам придется начать сначала и построить все заново.
Я восхищаюсь величием и уединенностью Матопо и хотел бы быть похоронен там, на вершине холма, где я часто бывал и который назвал «Место, откуда виден весь мир». Я хочу, чтобы в скале вырубили могилу и закрыли сверху медной пластиной с надписью «Здесь покоится Сесил Джон Родс».
Согласно завещанию, когда больное сердце перестало биться, мистер Родс вновь отправился в Булавайо по железной дороге, проложенной Ральфом Баллантайном. Вагон-катафалк, в котором стоял гроб, покрывали фиолетовые и черные драпировки. В каждом городе поезд останавливался, и те, кого Родс называл «мои родезийцы», приносили горы венков. В Булавайо гроб поставили на лафет, запряженный черными быками, которые неторопливо затащили его на округлую вершину в холмах Матопо, выбранную Родсом.
Над открытым склепом возвышался подъемник, вокруг собрались люди: элегантные джентльмены, офицеры Й военной форме, дамы с черными лентами на шляпах. За ними простиралось море полуобнаженных черных тел: двадцать тысяч матабеле пришли на погребение во главе с индунами, когда-то встретившими Родса возле этого самого холма для мирных переговоров, — Ганданг, Бабиаан и Сомабула стали глубокими стариками.
Возле могилы стояли люди, сменившие вождей у власти: управляющие компанией Милтон и Лоули, а также члены первого Совета Родезии. Среди них был и Ральф Баллантайн с юной женой.
С выражением печали на лице Ральф наблюдал, как гроб на цепях опустили в склеп. Епископ зачитал вслух написанное Редьярдом Киплингом стихотворение:
Он кинул свой прощальный взор На цепь минувших лет, Через гранит, через простор, Что солнцем перегрет. Отвагою души горя, Герой рассеял тьму, Тропу на север проторя Народу своему [10] .10
Перевод Евгения Витковского.