И плывет корабль
Шрифт:
ЗИЛОЕВ. Мне вон ту!
Орландо сразу берет на себя функции распорядителя:
– Шеф, вы согласны? Спасибо. Спасибо, спасибо всем! Идите сюда! Идите! (Его приглашение адресовано фотографу и кинооператору, которые тоже заглянули на кухню.) Мы должны запечатлеть это событие...
Повар приносит курицу.
Зилоев дает указания относительно того, как правильно поставить птицу, затем сбрасывает накинутый на плечи пиджак и садится напротив курицы метрах в двух от стола.
Работа в кухне прекратилась.
Курица, хоть и не осознает своей роли в этом опыте, замерла на месте.
Бас сосредоточивается, собирается с силами.
ФИТЦМАЙЕР (наклонившись к уху секретаря сэра Донгби, шепотом). А вдруг она снесет яйцо?
Секретарь с трудом сдерживает приступ смеха.
И тут Зилоев исторгает из груди необычайно глубокую низкую ноту.
Кинооператор крутит ручку своей камеры; фотограф готов нажать кнопку затвора.
Птица, словно загипнотизированная этой единственной нескончаемой нотой, не двигаясь с места, поднимает правую лапку. Впечатление такое, что она приветствует зрителей, лица которых выражают живейший интерес к забавному эксперименту. Но Зилоев настроен серьезно; он вкладывает в этот опыт все свои силы. Голос его, исполненный мрачной мощи, дрожит от напряжения, и курица наконец не выдерживает.
Бас вытягивает руку и, отчеканивая слова, говорит:
– Смотрите, она заснула...
Курица действительно погрузилась в сон, застыв на столе, словно мраморное изваяние.
Один из поваров, не веря своим глазам, подходит поближе, а дама-продюсер изрекает:
– Просто невероятно. Бедная курица!
ПОВАР. И правда! У нее глаза закрыты!
Должно быть, в этот момент закрылись глаза и у Орландо, так как он вдруг рухнул на пол, прямо к ногам публики.
ФИТЦМАЙЕР. Ой, что это с ним?
СЕКРЕТАРЬ ДОНГБИ. Он упал...
ДАМА-ПРОДЮСЕР. Ему плохо?! Доктора! Позовите доктора!
ПОДБЕЖАВШИЙ ПОВАР. Надо отнести его подальше от огня, вон туда, к иллюминатору.
ФИТЦМАЙЕР. Держите так, чтобы ноги были выше головы.
ОФИЦИАНТ. Ему нужен свежий воздух!
ДАМА-ПРОДЮСЕР. Ароматические соли!
ПОВАР. Водички...
ДАМА-ПРОДЮСЕР. У вас нет солей? Тогда немного уксуса!
ПОВАР. Каплю коньяка!
ФИТЦМАЙЕР. Я заметил, что он очень побледнел...
МУЗЫКАЛЬНЫЙ КРИТИК. Все-таки его надо бы вынести отсюда.
ПОВАР. Возьмите стакан воды и сбрызните ему лицо.
Крепкие руки подхватывают Орландо с пола, относят его подальше от пышущей жаром плиты и сажают на стул. И он сидит на стуле с блаженным видом, в полузабытьи, совсем как курица.
ФИТЦМАЙЕР. Синьор Орландо, дышите глубже.
Бас Зилоев с удовлетворенным видом накидывает пиджак поверх русской рубахи, которую он носит навыпуск.
У повара Фатторетто своя точка зрения на происшедшее:
– Чтобы находиться
Репортер действительно приходит в себя и, стряхнув сонное оцепенение, сразу же вспоминает об эксперименте Зилоева.
ОРЛАНДО. А курица спит? Глядите-ка, спит! Опыт удался! Она спит... Он действительно... усыпил ее...
И на него нападает безудержный смех, который тут же передается остальным.
ДАМА-ПРОДЮСЕР. Но ведь и вы спали...
– Вот глупая птица!..
– говорит он, не замечая сомнительной ассоциации и заливаясь смехом.
35. САЛОН-БАР "ГЛОРИИ Н.". ДЕНЬ
Маэстро Альбертини собрал в большом салоне всех певцов и держит перед ними речь.
– Ну что ж, думаю, вы тоже не вполне удовлетворены вчерашней репетицией реквиема... Когда исполняется реквием в память об Эдмее, тут, думаю, одних ваших способностей и вашей техники мало... вы должны стремиться вложить в свое исполнение всю благодарность великой артистке, ведь мы так ее любили, и она действительно самая великая певица всех времен.
Ильдебранда Куффари лишь опускает свои длинные ресницы.
– Ты готова, Ильдебранда?
Куффари дважды повторять не надо: она сразу начинает петь.
Музыкальная фонограмма
А вот Руффо Сальтини почему-то замешкалась и шепотом спрашивает у Фучилетто:
– Что это за странный запах?
Фучилетто, раздувая ноздри, принюхивается.
36. ВЕРХНЯЯ ПАЛУБА. ДЕНЬ
На палубе вся свита богача египтянина возносит молитвы аллаху.
С противоположной стороны стоят юная красавица Доротея и Орландо, который, несмотря на свой почтенный возраст, явно взволнован тем, что они наконец остались наедине.
Небо и море подернуты желтоватым маревом: солнце клонится к закату.
ОРЛАНДО. Сколько мне лет?
ДОРОТЕЯ. Что вы сказали? Я не поняла.
ОРЛАНДО. Так сколько же?
ДОРОТЕЯ. Ах! Право, не знаю, я совершенно не умею угадывать возраст...
ОРЛАНДО. Ну попробуйте же, не бойтесь! (С комичной томностью откидывается на перила фальшборта.) Скажите хоть, на сколько я выгляжу, ну, смелее...
Доротея смущенно хихикает; похоже, и она бессознательно увлеклась этой игрой в ухаживание.
ДОРОТЕЯ. Просто не знаю... Наверно, столько, сколько моему папе.
ОРЛАНДО. Гм. А сколько лет вашему папе?
ДОРОТЕЯ. О, мой папа для меня всегда молод...
Орландо польщен, но и разочарован.
Девушка замечает приближающихся родителей.
ДОРОТЕЯ. Простите... Мама!
Она идет навстречу матери и отцу, прогуливающимся под ручку по палубе. Родители встречают ее ласково и заботливо.
МАТЬ ДОРОТЕИ. Детка, что же ты так... Пойди возьми накидку...
ДОРОТЕЯ. Мне не холодно, мама!