И снова утро (сборник)
Шрифт:
Фронт находился в непрерывном движении, советские и румынские дивизии безостановочно продвигались вперед, сминая узлы сопротивления гитлеровских и хортистских войск. Поэтому мы не удивились, когда в один из дней прошел слух, что лагерь будет переведен в более отдаленное от фронта место. Слух подтвердился: приказ об эвакуации лагеря был официально доведен до нашего сведения на утренней поверке. Но только теперь мы узнали, что «более отдаленное место», о котором говорили накануне, — это Германия. Известие ошеломило нас, и многие, напуганные перспективой оказаться на территории Германии, решили бежать прежде, чем нас доставят туда.
Начались лихорадочные приготовления к эвакуации, и спустя всего четыре часа весь лагерь двинулся в путь. Дракон, которого я почти не видел в лагере, появился снова, и, на мою беду, как раз он командовал колонной, в которой шел я. Используя свой прежний опыт, Дракон принял все возможные меры к тому, чтобы исключить во время перехода любую попытку к бегству.
И все же, несмотря на это, я был полон решимости бежать.
Случай представился через три дня столь неожиданно, что не было времени договориться с Никитой, и мне пришлось действовать на свой собственный страх и риск. Может, Никите тоже удалось бежать, но я так и не встретился с ним потом. Как было бы хорошо, если бы сейчас, в болоте, он оказался рядом! Вдвоем мы, может, нашли бы возможность спасти Миладу. Я был почти убежден, что она не протянет еще два дня. Рядом со мной уже умерло столько людей, что я знал, какой подлой бывает смерть, как незаметно она подкрадывается к своей жертве.
Но Милада верила, что сможет выдержать два дня. Я положил руку на ее лоб. Она вся пылала. Если бы у меня было что-нибудь против инфекции! Милада даже не открыла глаз. Может, заснула.
На небе снова собрались тучи.
«Только бы не пошел дождь! — забеспокоился я за Миладу. Но тут же подумал: — Если она умирает, какое значение имеет, пойдет или не пойдет дождь».
Милада забылась, видимо измученная лихорадкой. Меня тоже охватила усталость, и я улегся поудобнее, решив поспать до рассвета. Но не спалось, и я припомнил подробности своего побега.
…Дело шло к обеду. Наш путь пересекала двигавшаяся по шоссе длинная гитлеровская колонна. По-моему, это был целый полк, которым гитлеровцам потребовалось где-то срочно закрыть брешь. И вот, когда колонна автомашин проходила мимо меня, я услышал сильный рев. Над нами, будто из самых облаков, появилась эскадрилья советских бомбардировщиков. Они шли высоко под прикрытием нескольких истребителей.
Сначала я подумал, что они, имея другое, более важное задание, пролетят мимо. Но я ошибся. Первым со своего пути свернул один из истребителей. Он стрелой пронесся над колонной, обстреляв ее из пулеметов, и вернулся в строй. Тут же вся эскадрилья бомбардировщиков спикировала на шоссе. На гитлеровские автомашины посыпались бомбы.
Дракон еще до начала бомбардировки приказал нам залечь в канаву на обочине шоссе. Наше преимущество состояло в том, что, пока бомбардировщики разворачивались, колонна грузовиков с гитлеровцами несколько обогнала нас. Только осколки бомб могли долететь до пленных. Но из-за истребителей, которые кружили над нами и обстреливали шоссе из пулеметов, мы вынуждены были лежать, уткнувшись лицом в землю. Пока я не оказался в плену, я все время находился на передовой, принимал участие в бесчисленных атаках и не раз попадал под обстрел артиллерии. Но никогда я не испытывал такого страха, как теперь, когда нас бомбили тяжелые бомбардировщики и обстреливали из пулеметов истребители.
И хотя мне было очень страшно, я понял, что именно теперь появилась возможность, может быть единственная, бежать. Бежать, пока не кончилась бомбардировка. Я отыскал взглядом Дракона. Он лежал, уткнувшись лицом в землю, боясь пошевелиться. Остальные конвойные были в таком же положении. Я выполз из канавы, потом, пригнувшись, бросился бежать. Пока гитлеровцы поняли, что я сбежал, еще не убранное кукурузное поле укрыло меня. Несколько автоматных пуль просвистело мимо, но мне повезло: ни одна из них не задела меня. Под прикрытием высоких стеблей кукурузы я продолжал бежать в противоположную от шоссе сторону. Я знал, что у Дракона нет возможности преследовать меня, но бежал, пока хватило сил.
Восемь дней, вернее, восемь ночей шел я в сторону фронта, обходя села, питаясь тыквой и картошкой, которую находил на нолях. На восьмой день я попал в болото. Измученный, я крепко проспал двое суток, не чувствуя комариных укусов, а когда проснулся, все руки и лицо у меня распухли и горели. Зудело тело, страшно хотелось есть и пить. Затянув потуже ремешок, я стал обдумывать свое положение. Я свободен, но нахожусь в чужой стране. Надо быть осторожным и не полагаться просто на везение, поэтому села, которые встретятся на моем пути, буду обходить. По болоту я могу идти и днем…
Страшно мучил голод. За последние сутки в поле я не нашел ни тыквы, ни картофеля, ни початков кукурузы, хотя вместо того чтобы продолжать свой путь, потерял всю ночь, бродя по полю в поисках пищи. Утром, когда рассвело, я вернулся в болото, потому что при свете наступающего дня обнаружил село, которое на самом деле было городком, как я узнал об этом от Милады в следующую ночь. Не в силах больше переносить голод, я решил, что ночью, любой ценой попытаюсь проникнуть в город. От сырой тыквы и картофеля у меня болел желудок, а я, на мое несчастье, не был курильщиком и потому не имел ни одной спички, чтобы разжечь огонь.
…И когда снова наступила ночь, голод пересилил чувство осторожности. В болоте, где стоял запах гниющих растений, ила и войны, мне вдруг померещился запах сосисок с тушеной капустой. И, как лунатик, я двинулся по направлению к селу, которое на самом деле было городком, чтобы утолить голод воображаемыми сосисками с капустой, подобными тем, какими кормила меня в первые студенческие годы красивая и дородная фрау Мицци.
В конце концов я все же уснул. Проснулся утром, когда едва рассвело. Милада спала. Если бы ее грудь не вздымалась и не опускалась при вдохе и выдохе, я мог бы подумать, что она умерла в течение ночи. Но она спал, и я мог рассмотреть ее. Милада была очень красива. При свете дня на ее лице можно было увидеть и красоту, а не одно страдание, которое пронизывало все ее существо. И теперь меня продолжали мучить вопросы, которые терзали ночью.
«Кто же эта женщина?» — спрашивал я самого себя.
Без сомнения, я поступил глупо, связавшись с ней. То, что на ней вечернее платье, вызывало у меня недоверие к Миладе. Жертва гитлеровцев, одетая в вечернее платье, которую застрелили за городом! В это нелегко поверить. Ее имя еще ни о чем не говорило. Конечно, Милада — чешское имя. Но если она на самом деле чешка, то почему в бреду говорила по-немецки, а не на своем родном языке? Ведь все должно бы быть наоборот. Сколько бы языков люди ни знали, в ста случаях из ста они считают только на своем родном языке и бредят тоже на своем языке. А Милада бредила на немецком языке. С другой стороны, в бреду она повторяла вовсе не чешское имя Георг! Это имя вполне могло быть немецким. Не обманула ли меня Милада, сказав, что она чешка? Но в этом случае…