И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно

Павлов Алексей Андреевич

Как только я оказался в первом своём дурдоме, на "Арсеналке", меня принялись столь интенсивно закалывать, что у меня пропала охота курить. Но от нечего делать я выкуривал 10 сигарет, выдаваемых на сутки, лишь бы убить время в скучной маленькой камере на 3 койки. Я выпускал дым изо рта и смотрел на него от нечего делать. В этой камере я провёл 3 недели. А потом перевели на обычное большое отделение, на котором сначала посадили в изолятор тоже где-то на 3 недели, тоже скучнейшее помещение, и где мне продолжало не хотеться курить от длительного действия уколов, которые мне делали ещё на первом отделении, мучая меня ими так, что не только боль, но и невозможность совершить свободное движение рукой, чтобы накрыться одеялом мешали мне существовать. Да, в этот период я не жил, а существовал, ибо жизнью это было нельзя назвать: я был овощем. На этом большом отделении выдавали по пачке сигарет на день. И наливали дважды в день по кружке кипятка

с одним пакетиком чая. А мой лечащий врач меня не хотел слушать и говорил мне, что это: моя болезнь - моё непонимание своей вины, то есть я псих-дурак до тех пор, пока не осознаю случившегося со мной. Сам этот врач был по телосложению шкаф, а потому увлекался боксом. И мышление у него было тупое, примитивное, чисто боксёрское. Но в августе 2007 года его посетило сознание, что мне будет лучше на другом отделении, маленьком, где нет тесноты в палатах, и все вынуждены работать: либо в так называемых лечебных мастерских шить на швейных машинках мешочки для денег по заказу банка за сущие копейки, либо работать на отделении, то есть что-нибудь мыть, полы или посуду. А, надо сказать, что я один раз по уговорам этого врача ходил на швейку и на его отделении. Но мне не повезло со швейной машинкой (все хорошие были заняты), у меня абсолютно ничего не вышло с мешочками, и я вообще сделал вывод, что трудиться как раб я не намерен, ибо я не раб! И он меня переводит на рабочее отделение. Чтоб работал. Но перейдя на другое, рабочее, отделение (под номером 11), я на швейку не захотел идти, а вакансий на мытьё помещений или посуды на 11-ом отделении не было. И меня спустя 3 недели перевели обратно на первое отделение. А по бытовым условиям оказалось, что эти два отделения - день и ночь: на первом и палаты небольшие, и туалет не в палатах, и прогулочный дворик просто замечательный, и персонал относится к пациентам так, что лишь бы психи и дураки работали, то есть более чутко. В общем, оказавшись снова на первом отделении, я стал очень сожалеть, что не смог удержаться на 11-ом. И как вообще я мог работать, если даже круговые движения электробритвой по щеке я не мог сделать! Меня брили. И наказывали за грехи соседей по палате (расшифровывать это утверждение, чтобы не увеличивать объём Книги, не буду; в фильме по моей Книге, может быть, это будет показано).

В январе 2008 года меня снова переводят на 11-ое отделение. Я уже почти отошёл от уколов, и мне повезло: через месяц моего пребывания на 11-ом отделении открылась вакансия на мытьё полов в 41-метровом коридоре отделения, который я буду мыть 2-3 раза в день до 2011 года, до своего перевода в Дружносельскую психиатрическую больницу. И Книгу я смогу здесь писать! Я начну её писать только 20 апреля 2009 года - раньше начать не мог.

С курением на 11-ом отделении было нормально до конца 2009 года. Давали по пачке на день. А с чаем вообще началась лафа! Очень быстро по моём переводе туда стали давать по 5, а затем по 7 пакетиков чая (моего же чая, который мы выписывали в магазине, как и сигареты с другими продуктами).

Когда мы, пациенты гуляли во дворе, то к нашему отделению присоединялось соседнее, 12-ое. И на прогулке я на вопрос, как дела, ответил кому-то из психов и дураков того отделения, что я пишу Книгу. Они меня попросили почитать им вслух. Я почитал. Во время чтения лица психов изображали внимание и сочувствие мне. А после чтения один из психов попросил меня выручить его сигареткой. Ну, как не выручить своего слушателя?! Я дал. Сигарету. На следующий день я снова им читал по своей тетрадке. Теперь другой псих с 12-го отделения стрельнул у меня курить. Я дал. И с тех пор психи 12-го отделения стали такими приветливыми со мной. Завидев меня в начале прогулки, они с улыбками здоровались со мной. И я понял, чт на самом деле им от меня нужно: мои сигареты. Они готовы какое-то время меня послушать, лишь бы стрельнуть у меня сигарету после чтения. Ведь на их 12-ом отделении выдавали уже давно по полпачки сигарет на сутки в связи с начавшейся кампанией по борьбе с курением. А у нас продолжали ещё выдавать по целой. И я прекратил давать слушателям-стрелкам. И их интерес к моей Книге сразу пропал! Они, проходя мимо меня, теперь становились угрюмыми, с их лиц пропадали улыбки, и они не здоровались больше со мной.

Но и до нашего отделения докатилась волна борьбы с курением. Урезали и нам до полпачки на сутки. Я выходил из положения вот как. У меня в комнатке, где хранились наши продукты и сигареты, помимо закупаемых нами в обрез сигарет (лишних на месяц не закупали) всегда были дополнительные сигареты, которые мне привозила тётя Надина. И мне тайно выдавал их работающий на выдаче продуктов пациент. И мне всегда хватало. Что помогало мне работать над Книгой, а не думать о своём желании покурить и где достать. Здесь следует заметить, что для других пациентов руководством больницы был придуман способ стимуляции более активного посещения мастерской по шитью мешочков для денег: всё те же сигареты! Вернее, дополнительные, выдаваемые поштучно на каждый ежечасный перекур-перерыв в работе трудящихся в мастерской рабов. А как их ещё назвать, если они работают не за деньги, а за дополнительные, самые дешёвые, сигареты, приобретаемые работодателем? Прям, как Гитлер говорил, что рабам нужны сигареты!

А потом, уже в 2010 году сократили выдачу сигарет до пачки на 3 дня. Тяни, как хочешь. Мне было чуть легче, потому что я часто получал втихаря дополнительные пачки. Но не каждый день же это было! А другим их неоткуда было взять. Да и не стал бы раздатчик сигарет с каждым связываться.

И был на 11-ом отделении больной бурят по имени Бато. Ходил он на швейку, следовательно имел дополнительные сигареты, которые сам не скуривал. И так сложилось, что я его иногда угощал просто так понемногу шоколадными конфетами (много угощать не мог, потому что много заказывать нельзя: всего 1 килограмм на месяц), потому что этому Бато самому нельзя было выписывать сладкое. Может, диабет у него был? А по одной-две конфетки иногда ему можно - так он мне сам говорил. Ну, я и давал. А со временем он стал сам подходить ко мне и спрашивать конфеты. Я давал. Со временем это стало происходить всё чаще. И в какой-то день я отказал этому Бато-сладкоежке. Он мне только и нашёлся что сказать, как: "Ну и ты больше от меня сигарет не получишь!" А мне и не надо! Бато очень обиделся на меня. Ругался-матерился. А он был в курсе моей Книги. И однажды услышал он тот фрагмент, в котором я вспоминаю, как в 1987 году началась перестройка (эпизод про мою учёбу в Макаровке). Он говорит:

– Павлов-дурак! Перестройка началась в 1985 году. Все это знают.

А я возражаю:

– Нет, не все!

– Ну, ты дурак! Повторяю тебе, перестройка началась в 1985 году.

Естественно, что мне было неприятно слышать оскорбления от этой жирной свиньи неблагодарной. И чтоб он заткнулся, я пригрозил ему готовностью своей поспорить с ним на пачку сигарет, что он не прав, а прав я. Я думал, что Бато испугается моей настойчивости. Но он, упрямый баран, с радостью согласился на спор. Я-то предполагал, что никому из нас не удастся выиграть, потому что мы не смогли бы представить друг другу никаких доказательств своей правоты. Так мы, вроде казалось, и разошлись. А спустя какое-то время, когда мы с Бато вместе оказались случайно перед молодым врачом, он спросил врача:

– А в каком году началась перестройка? Вы не помните, Владимир Геннадьевич?

– В 1985-ом, - ответил В. Г.

– Понял, Павлов? Ты проиграл. С тебя пачка.

Понимая, что молодой врач сам не помнит, как происходило всё на самом деле, а знает историю из учебника, и то, плохо, я сказал буряту, у которого при улыбке вообще глаз не было видно, что слова молодого врача для меня не доказательство.

– И вообще, вы оба путаете приход в 1985-ом году Горбачёва к власти с объявлением им в 1987-ом году перестройки, - было моим ответом обоим.

Бато объявил меня пидарасом, раз я не держу слова и не отдаю ему пачку сигарет за проигрыш ему в споре. Это самое обидное среди уголовников обзывание, за которое принято в их среде сразу отвечать битьём морды или молчаливо соглашаться с этим обзыванием-обвинением. Но я не дал ему в морду, потому что я не уголовник, и не живу по уголовным понятиям, да и не хотел я попадать на неминуемые уколы за драку! Поэтому я ему ответил:

– Сам ты пидор!

Бато тоже меня не ударил. Но после этого случая он стал всем рассказывать, что я пидарас, раз я не держу слова. Я пожаловался врачу Владимиру Геннадьевичу, но тот развёл демагогию и не наказывал Бато. Ни после первого моего обращения, ни после второго. А после третьей моей жалобы, этот врач сделал укол на пидору Бато, а мне! И я 3 дня был в отключке. Типа, чтобы я успокоился, был сделан мне этот укол.

А потом однажды, когда я мыл коридор во время тихого часа, из палаты, где обитал Бато, хором раздаётся: "Император - пидор!", как раз в тот момент, когда я мыл пол возле его палаты. Он настраивал против меня дураков и психов. Я пошёл к Владимиру Геннадьевичу и снова пожаловался ему, на что врач снова развёл демагогию:

– А с чего ты взял, что это про тебя? Может быть, они имели в виду другого императора.

А ведь многие на отделении меня знали как императора. Так и называли меня между собой и в разговоре со мной.

Однажды в туалете, в котором и курили, сидел Бато с сигаретой. Я захожу в туалет и слышу:

– Император - пидор!

Я очень быстро соображаю, что мой ответ ему тем же оскорблением не произведёт на толстокожего борова Бато никакого эффекта, и поэтому я, стоя у унитаза, быстро сообразил сказать следующее:

– Все буряты - пидорасы!

Бато, как только услышал такое, вскочил с места, бросил сигарету и в коридоре закричал, бежа к врачу (на бегу кричал):

– Павлов оскорбил моё национальное чувство! Павлов оскорбил моё национальное чувство!
– и скрылся в кабинете врача.