И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно
Шрифт:
Все свои вещи я постоянно носил с собой. В бауле, а позднее в бауле и рюкзаке, взятым мной на Набережной. Когда я шёл, такой нагруженный (всё своё ношу с собой), то люди отводили взгляды в сторону, как бы стыдясь того факта, что я - бомж (бомж - я, а стесняются моего положения они), и того, что они не хотят или не могут мне ни чем помочь, ведь им было ясно по моим атрибутам-баулу, старому рюкзаку да порой лёгкой небритости, что я именно бомж. Только менты на Витебском вокзале ошибочно приняли меня за... члена общества, когда попросили меня быть понятым. Я же при
Вона, девушка спрашивает у каждого встречного 10 рублей на метро, а меня не спросила. И она считает меня безденежным бродягой. Меня задело, что у меня она не спросила денег, и я, пройдя мимо неё, вернулся обратно к ней и сказал:
– У меня есть жетон! Возьмёшь? Что же ты меня как будто и не заметила и не спросила у меня десятку?
– Ой, простите! Не хотела Вас обидеть. Да на самом деле мне не нужен жетон на метро. Я никуда не собираюсь ехать. Мне нужны деньги...
– и она поведала мне свою печальную историю, которую я здесь приводить не буду.
Сам же я не попрошайничал. Во-первых, потому что считал, что мне, на вид вовсе не убогому, вряд ли подадут, а если и подадут, то недостаточно мало. Следовательно, во-вторых, я считал попрошайничество неразумной тратой времени в то время, как мне надо активно что-то делать. Правда, что, кроме ожидания суда по моему гражданскому иску, я не знал. В-третьих, я считал это занятие грехом (занятие именно мной).
Деньги, я уже упоминал, откуда у меня брались. Бывало, что и находил. Но бывало, что у меня не было нисколько денег. Тогда я начал заглядывать в урны в сквере перед гостиницей "Астория" на Исаакиевской площади, да присматриваться к оставленным там на скамейках и под ними бутылкам и банкам - вдруг в них недопитое пиво?
– и к недоеденным и лежащим на скамейках пакетикам с сухариками и прочей еде туристов. Но в осенний период моего бомжевания это было для меня ещё редким явлением, чтобы я полез в урну.
Однажды поздним вечером, когда почти все гуляющие-сидящие в этом сквере разошлись, ко мне, осматривающему урны на предмет обнаружения чего-нибудь съестного, подошёл молодой человек лет так восемнадцати, отколовшийся от весёлой компании, сидящей на противоположной от меня стороне сквера и потребляющей пиво. У этого парня была в руке отпитая пластиковая полторалитровая бутылка пива.
– Хочешь пива?
– обращается он ко мне, осматривающему все урны подряд по кругу; когда он ко мне обратился, я шёл от одной урны к другой.
– Угощайся, - он протягивает мне свою бутылку.
– Ты что, видел, чем я тут занимаюсь?
– спросил я его, не беря протянутую мне бутылку.
Интересно, - думаю я, - он видел, и поэтому угощает меня, жалея, или не видел, и угощает меня просто так от хорошего настроения?
– Нет, я не видел. А чем ты тут занимаешься?
– Да вот, кормлюсь я здесь, ибо дела мои плохи. Лазаю по урнам, питаюсь объедками, выброшенными в них или оставленными на скамейках, допиваю недопитые бутылки пива.
– Тогда, тем более, на, пей! И расскажи, как ты дошёл до такой жизни.
– В двух словах не объяснишь.
– А я никуда не тороплюсь, - сказал молодой человек, оглянувшись на свою компанию, проверяя, видно, на какой стадии там у них веселье.
– Мне с ними надоело. Так что, давай, расскажи!
– Я это делаю во имя Любви, - начал я.
– К Женщине. Расположение которой хочу вернуть честным путём, никого не убивая, не грабя, которая даже называла меня Уголовным кодексом за то, что я дал ей понять, что выйду из затруднительного положения честным способом, не нарушив УК. Я чту УК.
– Как интересно!
– вставил молодой человек, - я жду подробностей, время есть!
– Находясь в беде, я хочу остаться честным человеком. Иначе Она не примет меня и ничего не возьмёт у меня - такая Она порядочная. Я жду справедливости в суде, и в ожидании её я не пойду на несправедливость к другим, повторяю: я не пойду никого грабить, убивать, не хочу воровать. Я верю, что у меня всё будет хорошо. И в личной жизни и в общественной. А теперь по порядку...
И я начал подробный рассказ издалека, а молодой человек, прихлёбывая пиво из горла бутылки, которая ходила между нами по рукам, слушал. Его приятели (в весёлой компании были и девушки) окликнули его, но он от них отмахнулся, предпочитая дослушать мой рассказ до конца. Закончил я его словами:
– Понимаешь, Вова (мы успели во время моего рассказа представиться друг другу)! У меня в роду не было преступников, и я не хочу позорить свою фамилию и давать повод родственникам делать заключение, что я неудачник и дурак.
– Да уж!..
– произнёс Вова в конце моего рассказа.
– Допивай ты, - и передал мне бутылку в руки.
– Жаль, что у меня нет больше денег, всё потратили, гуляя, а так бы дал...
– В любом случае спасибо за пиво!
– сказал я и пошёл из сквера прочь.
Я отошёл уже порядка 100 метров от сквера, как слышу позади себя, как зовут кого-то:
– Лё-ё-ха!
Не меня ли, - думаю я и оборачиваюсь. Ко мне бежит Вова.
– Стой! Подожди!
– кричит он.
Я останавливаюсь. Он подбегает ко мне и протягивает на ладошке 14 рублей мелочью:
– Всё, что есть. Я сказал о тебе своим, и мы насобирали. Я знаю, что тебе эта мелочь пригодится.
Сказав это, Вова обнял меня руками. И, казалось, что он сейчас прослезится - настолько он расчувствовался.
– Держись, Лёха! У тебя всё получится!
– и он стиснул меня руками покрепче и похлопал по спине...
Как-то в ноябре захотелось мне вечером посидеть на Московском вокзале в главном зале ожидания. На крайней, ближней к выходу из зала, скамейке сидит мужик, читающий газету. А рядом с ним на некотором расстоянии от него на скамейке лежат его тёплые перчатки. Мне бы такие!, а то скоро мои трикотажные мне не помогут, - думаю я и решаю попробовать завладеть этими тёплыми перчатками. Кстати, перчатки, которые были у меня, тонкие трикотажные, были мной найдены, как только я задумался об их приобретении. Теперь, я чувствовал, Бог посылает мне тёплые. Как говорил Наполеон, кто боится поражения, заранее проиграл. Я не боюсь и сажусь на расстоянии одного метра от мужика. Риск, конечно, был, но я незаметно от мужика, читающего газету, протянул руку, взял его перчатки и пошёл как ни в чём не бывало на выход из зала. Кто я? Вор? Но по-моему, грехом было бы отморозить мне руки, обидевшись на действительность и ничего не делая. Я знал, что мои руки дороже перчаток. А мужик без них не пропадёт, ведь его дела, конечно же, не так плохи.