И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
— Я полюбил тебя с первого взгляда...
Олег нахмурился, и меж его бровей залегла глубокая морщина. Мирослава продолжала смотреть прямо. Ее шея двигалась от тяжелого дыхания, но сама она едва шевелилась. Отныне она не знала, как себя вести, когда к ней прикасается мужчина. Будет ли ей стоить жизни подобное упрямство? Олег был неприятен ей, как и любой мужчина здесь, кроме Райана, милого Райана, но она не двигалась.
— Ты боишься меня…
Олег убрал руку, растерев ее слезы меж большим и указательным пальцами.
— Я сделаю все, чтобы ты полюбила меня в ответ... и осталась со мной... а если нет... моей любви хватит на двоих…
Мирослава, наконец, моргнула,
Что такое любовь для словена? И можно ли полюбить человека, ни разу с ним не поговорив, не узнав его? Теперь такую любовь называют любовью с первого взгляда. Но то не больше, чем зов тела, а не души. Ей вдруг вспомнилось, как она спрашивала у своего мужа о любви с первого взгляда. Тогда его ответ ранил ее, а теперь ей хотелось бы, чтобы Александр знал, что она с ним согласна. Вот, кто действительно любит. Кто любит не с первого взгляда.
Она повернулась к Олегу, который смотрел то на нее, то на хоровод, который до сих пор водили девицы. Их взгляды встретились. Мирослава впервые внимательно изучала его лицо. Теперь ничто не угрожало ей, и она могла замедлиться. Быть здесь и сейчас. Олегу было не больше тридцати лет — ничто для человека из двадцать первого века, и целая жизнь для словена из девятого. Он был крепким мужчиной, но невысоким. В отличие от викингов Олег приятно пах, пусть этот запах и был смесью дыма, березы и соломы. Русые волосы касались плеч и чуть вились. Олег часто собирал их сзади, перевязывая веревкой. В правом ухе блестело толстое медное кольцо. Ногти были грязными: ни одна баня не смогла бы справиться с последствиями племенной жизни.
Одна из словенок прервала их неловкое молчание. Девчушка лет десяти потянула Мирославу за руки, зазывая пойти с ней в хоровод. Олег взглянул на писательницу: она не была этим довольна или польщена.
— Ш-ш-ш! Пойди к матери, Любава! — шикнул Олег на девчушку, но шкодница и не думала исчезать или отпускать руки девушки.
— А мы сейчас будем петь про Варяжское море! — похвасталась Любава.
Мирослава сделала несколько шагов назад, освободив руки из цепких ладоней Любавы, обернулась на избушку, а затем на Олега, что смотрел на нее обеспокоенно. Ей показалось, будто какое-то озарение было совсем близко. Оно витало где-то рядом, шептало на ухо и тут же ускользало, стоило повернуться на шепот.
— Ла-а-а-да, — протянула Любава сладко, рассматривая девушку с бронзовым венцом. — Она такая красивая, Олежа!
Мирослава сделала еще один шаг назад и тем обеспокоила словена.
— Варяжское море, — проронила она вдруг. — Это не море вовсе. Вы так называете Ладожское озеро…
Еще один шаг назад. От Любавы и от Олега. От языческого идола и от хоровода вокруг него.
***
— Дорога жизни… Ладожское озеро…
Перед глазами чужестранки старые воспоминания заиграли новыми красками. Линн, бегущая к реке. Линн, говорящая на русском. Линн, шедшая ребенком по Дороге жизни через Ладожское озеро...
— С 1942 многих детей вывозили из Петербурга через Ладожское озеро... — она заговорила сама с собой, смотря сквозь Олега. — Это было опасно... ведь немцы бомбили... Лед ломался... Целые машины шли ко дну...
Мысли Мирославы вновь завели ее в тот уголок воспоминаний, где она была с мужем. После бани, что пришлась ей совсем не по душе, бабушка мужа напоила их травяным чаем, как подобает каждой уважающей себя русской
— Ой, милые мои, — Нина дрожащими руками поставила заварник на стол, застеленный цветастой клеенкой. — Тяжко было. Я тот день... по сих пор помню... Как мы с старшей сестрой проснулись... а мать наша лежит и глаза не открывает... Мы к нашей соседке по коммуналке бежать... говорим, мама не просыпается... так нас на следующий же день в какие-то машины погрузили, отправили... из Петербурга-то... Сироток теперь…
— Ба... может, не надо? Опять сердце заболит, — Александр погладил ее по морщинистой руке, встал и помог справиться с чаем, разлив его по кружкам.
Мирослава слушала не моргая. Она обвила пальцами красную чашку в горошек.
— Это еще с Советского Союза, Мирочка, чашки-то... — Нина улыбнулась, ее глаза заблестели. — А ты знаешь, что такое Советский Союз-то?
Старушка села напротив своего внука и отпила чаю.
— Конечно знает, ба, — шутливо закатил глаза Александр. — Мира у нас будущий историк, и ее родители приемные — русские…
— Не называй их так, — прошептала Мирослава смущаясь. — Бабушка, что же было дальше?
— Ох, — и тяжело, и радостно вздохнула Нина: она была счастлива рассказать о самых несчастливых днях. — А вот и ехали мы... Я и моя сестра, Нина да Лина... царствие ей небесное... Караваном шли машины... Да уж апрель был... и лед таял... Я помню, как из-под колес вода фонтаном хлестала... И вот в нашу первую машину снаряд попал… в кабину к водителю... Все, как во сне... Лед затрещал, мы и ко дну пошли... Вроде как все выжили, кроме водителя, да вот только сестричка моя, Линочка, утонула: ее тело сыскать не могли, а времени не было... нужно уж было добраться до другой стороны... Я ее и не помню совсем теперь... Я потом шесть лет в детдоме в Бишкеке жила... меня отец... твой, Саша, прадед, вернулся с фронта и нашел... Так и жили... я да папка.
— Мне так… жаль...
Мирослава не могла говорить. Она смотрела на бабушку Нину, которая совсем не плакала. Отнюдь. Она будто вспоминала те дни с нежностью и благодарностью.
— А эти на меня обижаются, что я их к воде не пускаю! — посмеялась бабушка Нина, жалуясь на внука и дочь. — А знали бы они, какая страшная штука эта вода!
***
— Вода — страшная штука… — пробормотала Мирослава будто в трансе.
Олег коснулся ее правого плеча, и она очнулась. Девушка отпрянула от словена, сорвалась с места, словно птичка с ветки, и бросилась прочь к реке. Она бежала так быстро, как только могла. Теперь это была ее Дорога жизни. Она спешила домой. Спешила к мужу. Если судьба решила подбросить ей головоломку, то она ее решила. Она обыграла смерть. Сердце выскакивало из груди.
По пути Мирослава сбросила с плеч шкуру и бронзовый венец с головы. Немного погодя Олег поспешил за ней, попутно подбирая вещи. Он не сразу сообразил, что задумала чужестранка, пока та не подбежала к реке. Мирослава с трудом сняла с себя зимние скандинавские полусапожки, поскользнулась и упала.
— Стой! Погубишь себя!
Олег спускался за ней. Мирослава осталась в одном льняном платье. Она ступила босиком на весенний лед там, где он еще оставался едва целым. Пальцы покраснели, их свело. Из общины до сих пор доносилось ритуальное пение. Костры едва-едва освещали реку, и Олег видел лишь тусклое белое пятно, перемещающееся по льду. Мирослава искала прежнюю прорубь, но в темноте найти ее было невозможно. Волхову, двести метров шириной, не было конца и края.