И тысячу лет спустя. Трэлл

Максимова Ксения

Так Бруни оказался в лесу. Но одному ему бродить не пришлось. Через сутки на запах чужака и крови пришли волки. Окровавленный полупес-полуволк было поджал свой обмороженный хвост, но головы не опустил. Стая окружила Бруни. Вожак скалился, обнюхивал его и, наконец, на своем, на-волчьем, сообщил другим, что здесь чужак и он им не нужен. Бруни был на волоске от скорой смерти, но одна из волчиц, самая молодая, худенькая и хиленькая, заступилась за пса. Вожак ее не тронул. Видать, у них были свои счеты и свои отношения. Однако из стаи она была

изгнана, и вот теперь полупес-полуволк остался вдвоем с больной слабой волчицей. Они бродили по лесу в поисках пропитания. Бруни же искал хозяйку, а волчица только и брела за ним. И было не понять: зачем она отбилась от стаи и почему осталась с псом.

На четвертый день Бруни, наконец, вышел на крепость. Волчица заскулила и отступилась. Но пес требовал пойти с ней и обещал, что она будет в безопасности и ей помогут. На своем. На полуволчьем-полусобачьем.

И вот, когда конунг Рёрик стоял на берегу, наблюдая за работой трэллов, тоже полулюдей-полуживотных, он вспомнил о чужестранке и трэлле, закованных уж почти две недели в цепи. Ему подумалось:

— Что же, хорошее будет жертвоприношение перед таким важным походом, если она все же не ведьма. А если же ведьма, то это тоже будет хорошим знаком, и мы отметим это жертвоприношением.

Конунг Рёрик велел освободить двоих и положить их к его ногам. Трэлл шел своими ногами. И на кресте его распяли, и плети на его спину положили, и тринадцать лет в рабах держали — а он все жив и жив, и на своих ногах стоит. Марну же один из воинов нес на руках. Она была в сознании, но в бреду.

— Брось ее здесь, — Рёрик ткнул пальцем на землю и поморщился от запаха. — Чем так воняет?

— Они мочились под себя все двенадцать дней, конунг.

— Что она там мямлит? — Рёрик спросил у трэлла.

— Мне то непонятно.

— Так значит, ты так и не смог ее обучить языку?

Райан молчал. За него вступился Харальд.

— Как он мог, если бедняжка не ела и не пила так много дней? И никак не приходит в себя?

— Она теперь у тебя бедняжка?

Рёрик заходил кругами, размышляя. Затем засмотрелся на солнце. Его давно не было так много в этих краях. Затем он посмотрел на драккары и на реку, на которой уже почти весь лед сошел, и только некоторые глыбы еще совершали одиночные путешествия от Варяжского моря до Хольмгарда.

— Так жаль. И так скучно. Утопите обоих, — отдал он свой приказ лениво и тихо.

— Нет! Хватит уже! Хватит! — Харальд чуть грубовато ударил Рёрика по плечу. Его терпение заканчивалось. Как и у Рёрика. Им нужно было выяснить отношения раз и навсегда.

— Оставлю твою ирландскую шлюшку в живых, если расскажешь мне то, что не успела рассказать та рабыня, — спокойно продолжал конунг. Он достал из кармана жилетки семена тыквы и принялся их щелкать, и плеваться прямо под ноги Харальда.

— Нет ничего такого, чтобы навредило тебе.

— Тогда скажи это. Ну же! Говори!

— Ты оставишь его в живых?

— Слово конунга.

— Так и

быть. Я… — Харальд посмотрел в сторону, чтобы собраться с мыслями, и увидел Ефанду, приближающуюся к ним с Ингваром на руках. Если уж признаваться в правде, лучше уж это сделать на ее глазах. Она должна знать. Она должна видеть, как Харальд любит ее и не стесняется этой любви. Он скажет Рёрику прямо сейчас. Притворившись, что вовсе не видит Ефанду боковым зрением, когда она подойдет ближе.

— Марна говорит, что если вы пойдете на Хольмгард, то погибнете от руки Вадима, — вдруг вмешался Райан.

Он знал о чувствах своего хозяина к Ефанде. Он знал и том, как именно Катарине служила Синеусу. Она сама не держала языка за зубами и рассказывала обо всем трэллу. Но вот только Синеус, ослепленный любовью и страстью, не видел правды: Рёрик убьет его на месте, если ярл признается. И тогда Райан вмешался, чтобы спасти хозяина.

— Что ты такое говоришь, собака? — прошептал Рёрик, явно озабоченный услышанным.

— Я не говорил ей. Ни о Вадиме, ни о Хольмгарде, ни о ваших походах, конунг, — Райан говорил сидя на коленях и смотря на землю перед собой. Рабам запрещалось смотреть в глаза своему господину. — Она сама назвала имена и сама сказала мне о том.

— Лазутчица… не иначе. Ее славяне подослали, — Рёрик прикусил нижнюю губу. Глаза его обеспокоенно бегали, а брови то вздымались, то соединялись в одну линию. — Чтобы запугать нас. Сбить. Направить на ложный путь.

— Марна говорит, что Утред умрет, — шептал Райан, собирая всю свою свою волю в кулак. За такие слова тут же бы отрезали язык. Не зря говорят, что виновен тот гонец, что принес плохую новость, ибо именно он и вызвал гнев своего короля.

— Как именно?

— Она не сказала мне. Не смогла. Пока что.

Харальд стоял ошарашенный. Он смотрел то на Рёрика, то на своего трэлла, то на вёльву, лежащую на земле, свернувшись клубочком, и бормочащую себе что-то под нос. Глаза его блестели.

— Райан, а говорила она что-нибудь и о твоей судьбе? Вы, наверняка, стали близки на эти дни? — Харальд спросил его.

Райан сглотнул ком в горле и, наконец, поднял голову.

— Ничего более кроме того, что я уже докладывал.

— О Маккенне? Что она жива?

— Да. И о том, что я совсем скоро умру.

— Ты же знаешь, что это не так?

Тогда конунг издал смешок. Он только и ждал того, как снова вздернет Райана на дереве.

— Что твоей сестры нет в живых… — уточнил Синеус, но будто бы для Рёрика, а не своего трэлла, и сжал челюсти.

Конунг посмотрел на своего брата. И если бы в другой день он промолчал, то теперь многое изменилось. Харальд раздражал его. Своими секретами. Своей любовью к трэллу. Нежеланием биться и быть настоящим викингом. Как и Рёрик раздражал ярла. Своей жадностью к славе и богатству, которая часто затмевала разум и не давала думать ясно. Но больше всего тем, что у Рёрика была Ефанда, а у Харальда — нет.