И восходит луна
Шрифт:
Ха-ха-ха.
Они сели в машину Кайстофера. Лаис сказал:
– Первый раз за рулем такой тачки.
А Грайс сказала:
– Я хотела купить тебе мороженое. Лимонное. С заварным кремом. Как ты любишь.
– Ты хочешь мороженое, Грайси?
Лаис потянулся обнять ее, но вовремя остановился. Грайс покачала головой.
– Я хочу домой.
И они поехали домой. Грайс увидела, как сумерки пожирают город, и как наступает темнота. А дома она выпила какао. Лаис ходил вокруг нее и приносил ей разные вещи, которых ей не хотелось. В конце концов, от безнадежности,
Никто не понимал, что Грайс не так уж тяжело. Наоборот, ей казалось, будто она совсем ничего не чувствует, даже тело словно онемело.
Когда Грайс поедала третий кусок пиццы, не чувствуя вкуса, к ней в комнату вошла Олайви.
– Я не хотел ее пускать, - сказал Лаис из-за двери.
– Но она - богиня.
Грайс кивнула. Она, в общем и целом, не была против. Олайви села на кровать. Грайс продолжила сидеть за столом и есть пиццу.
– Мне нужно посмотреть твоими глазами.
– Ты вырвешь мне глаза?
– спросила Грайс, борясь с тягучим сыром.
– Нет, - сказала Олайви.
– Если ты не мертва, это не обязательно. Иди сюда.
– Сейчас.
Грайс прошла в ванную, помыла руки, почистила зубы и вернулась. Она сказала:
– Лаис, забери пиццу.
– Нет проблем!
Олайви все еще неподвижно сидела на кровати. Рядом с ней часто казалось, что время останавливается. Грайс опустилась рядом.
– Что я должна делать?
– спросила она.
Олайви взяла ее за подбородок. Пальцы у нее оказались холодные, было приятно и неприятно одновременно. Олайви заставила Грайс вскинуть голову, посмотреть на нее, а потом подалась ближе. На секунду Грайс показалось, что они в кино, и Олайви сейчас ее поцелует.
Но Олайви просто смотрела. Некоторое время Грайс не чувствовала ничего особенного. Темные глаза Олайви смотрели на Грайс, и Грайс думала о том, какой это теплый оттенок - карамель, кофе, что-то такое совсем нежное, уютное. И какой холодный был при этом взгляд. А потом Грайс почувствовала, будто Олайви раздевает ее, но только вовсе не ее тело. Она слой за слоем снимала ее воспоминания, перед Грайс мелькали, как во сне наяву, картинки из ее детства - беспорядочные, бессмысленные. Темные комнаты, освещенные луга, Большой Каньон, видимый из окна машины, мороженое, бессонные ночи, коллекция ножей, которую нужно полировать, конфеты, собранные в ночь Хейллоуина, когда дети притворяются богами.
Картинки сменялись все быстрее. Школа, университет, работа, свадьба, Кайстофер, "Ост-Инд", Дом Тьмы, и, наконец, сегодняшний день, начинавшийся так скучно и закончившийся крайне остросюжетно.
Грайс чувствовала, как будто делит с Олайви все воспоминания. Будто Олайви чувствует тот же вкус мороженого, что Грайс чувствовала в семь, знает запах моющего средства от маминых рук, ощущает в себе Кайстофера, как ощущала Грайс в свою первую брачную ночь. Грайс затошнило, ей не нравилось, что кто-то так близко с ней. Это было больше, чем секс, больше, чем все, что Грайс прежде знала - самая страшная близость.
Олайви была в ней, в ее разуме.
Грайс и не заметила, что плачет. Рука Олайви утерла ей слезы. Вместо картинок перед глазами, Грайс снова увидела ее глаза.
– Спасибо, - сказала Олайви.
– Ты плачешь.
– Да.
– Никто раньше не плакал. Но я понимаю. Я бы чувствовала то же, что и ты.
Олайви встала с кровати. Она знала, что Грайс хотела, чтобы Олайви скорее ушла. Олайви понимала, что быть так близко - ужаснее, чем умереть.
Когда Олайви ушла, Грайс повалилась на кровать без сил. Она долго дремала. Плечо саднило, и Грайс часто просыпалась, а потом проваливалась в тонкий, как лед ранней зимой, сон. В одно из таких смутных пробуждений Грайс почувствовала, что на нее смотрят. Он стоял над ней, не включая свет и не двигаясь. Кайстофер выглядел жутковато, как-то совершенно не человечно.
– Доброй ночи, - сказала Грайс.
– Доброй ночи, - ответил он бесцветно.
Когда Грайс окончательно проснулась, он включил свет и принялся перебирать вещи в ящиках. Грайс вспомнила о ключе от всего, который хранился в ее тумбочке. Вспомнила, как трогала диск с записями о детстве Кайстофера, его сестер и брата. Вспомнила, как искала подходящий момент его досмотреть.
Олайви ведь теперь тоже все это знала. Грайс только надеялась, что она не скажет Кайстоферу.
Кайстофер открыл шкаф и принялся заново складывать рубашки. Грайс смотрела на него.
– Что ты делаешь?
– спросила она.
– Пойдем спать.
– Я не люблю беспорядок.
– Но все в порядке.
Кайстофер продолжил перебирать вещи, а потом ушел в ванную. Грайс думала подремать еще, под шум льющейся воды, но сон не шел, а вода лилась слишком долго. Грайс поднялась с кровати, пошла в ванную.
Кайстофер мыл руки. Кожа уже приобрела красный, мучительный оттенок. Он явно занимался этим не десять и не двадцать минут.
Грайс подошла к нему, встала у него за спиной. Она не знала, что сказать. Почему он был так взволнован? До полнолуния оставалось еще недели две.
Кайстофер выключил воду, медленно развернулся к ней. Он сказал:
– Я волновался. Я не контролировал то, что происходит. Это было не по моему плану. Я не хотел, чтобы с тобой случались такие вещи. Я не понимаю, как я не подумал об этом. Если бы я об этом подумал, я бы смог найти решение.
Довольно длинная тирада для Кайстофера.
– Я позволил, чтобы с тобой это случилось. Плохо. Очень плохо. Все вещи, которые я делаю, не помогли. Не имели к этому отношения. А теперь я даже не знаю, что сказать тебе, чтобы поддержать. Я не понимаю.
Грайс обняла его и почувствовала, как он напряжен.
– Я даже не думал о том, что ты - человек. Что тебе можно причинить вред. Это ведь элементарно, биология и ничего больше. Большинство умозаключений имеет синтетическую природу, но это - просто факт.
Грайс сильнее обняла его. Она была такой маленькой рядом с ним, но, казалось, испытывая стыд, он был совсем беззащитен.
– Все в порядке, - прошептала Грайс.
– Все обошлось.
Она поцеловала его, и он ответил, нежно, несмело, смущенно. Они отстранились друг от друга, Кайстофер долго смотрел на нее молча, а потом сказал: