И я ему не могу не верить…
Шрифт:
«Что же я сижу? — спохватился Артузов. — Надо немедленно сообщить об этом Вячеславу Рудольфовичу». Он быстро написал коротенькую справку о результатах дешифровки, изложил свои предположения. Пробежал глазами справку: вроде бы все сделал, что следовало. Эта удовлетворенность окончательно расслабила его. Сами собой стали закрываться веки. Вяло подумал: «Надо бы допросить анархиста-бомбиста, сидит уже несколько суток», а сонливость тяжелой гирей все сильнее и сильнее клонила голову к столу… И все же Артузов пересилил себя, энергично потер виски и встал из-за стола. Подошел к окну, раскрыл его и стал заниматься гимнастикой. Наступило какое-то облегчение. Затем снял
…Меж тем наступил полный рассвет. Можно было нести руководству справку и дешифровку. Секретарь Менжинского сидел в приемной за своим столом и клевал носом. Однако лишь только скрипнула дверь, он мгновенно пришел в себя.
— Доброе утро! Прошу немедленно передать Вячеславу Рудольфовичу.
Секретарь ответил на приветствие и молча положил бумаги в большую папку, на которой крупными буквами было написано: «К докладу». Он знал, что все документы от Артузова Менжинский читает незамедлительно.
Вернувшись в кабинет, Артузов сел за стол, вытащил дело об анархисте, стал перелистывать подшитые в нем бумаги. Прочитать сумел только первые строчки… Голова сама по себе опустилась на зеленое сукно. Артузов спал, и никакие пушки его теперь не могли бы разбудить…
— Артур Христианович, проснитесь…
Кто-то тормошил его за плечо. А сон все не отпускал. Наконец, после очередного мягкого, но настойчивого прикосновения он тряхнул головой, раскрыл глаза… Не сразу понял, что над ним склонился Менжинский. Его глаза смотрели всепонимающе и с сочувствием. Артур Христианович тут же встал, поправил гимнастерку и всем своим видом показал, что он уже снова «кудахошьшагающий».
— Простите, Вячеслав Рудольфович, мою слабость, не удержался. Так и царствие небесное мог проспать. Видно, чекистская работа не по мне, только и гожусь, что чугун лить.
Тут Артузов вспомнил свою гимназическую записную книжку, которую завел по совету матери. В ней было несколько разграфленных страниц. В соответствующие графы Артур заносил свои слабости: лень, безволие, плохо прожитый день. По мере того как тот или иной недостаток устранялся, Артур решительно вычеркивал его из книжки. Впору было снова завести подобный кондуит и вписать в него сегодняшнее расслабление. Артур уже предвидел, как может отреагировать на это Вячеслав Рудольфович — укоризненным взором.
— Ах, ты дева-страдалица, — с улыбкой, но вполне серьезно сказал Менжинский. — Сделал, что мог, а кто может — пусть сделает лучше, вот что я уловил в вашей тираде. Такое пристало латинистам, но мы с вами не латинисты, а чекисты. Нас жалобы в мир благолепия не приведут. Вам Советская власть особые полномочия дала, а вы — чугун лить… Загляните-ка, дорогой Артур Христианович, на досуге в переписку Толстого. Там есть очень хорошие слова: чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость…
Понизив тон, Вячеслав Рудольфович примирительно сказал:
— Есть дело. Я прочитал вашу справку. Заходите ко мне вместе с Павлуновским, обсудим кое-какие детали. Деникин до зимы торопится взять Москву. Уже и «Приказ № 1» и «Воззвание к населению Москвы» подготовил. По данным, которыми я располагаю, мятеж против Советской власти может разразиться в ближайшие недели. Мы должны упредить врага.
Вернувшись с совещания у Менжинского, Артузов представил заговор в виде крепко скрученного клубка, который коллективу чекистов, и ему в
К Артузову стекались многие данные, относящиеся к «Национальному центру». Хотя они и были весьма разрозненными, но уже и по ним можно было представить масштабы и цели заговора и тех, кто стоял во главе его. Прежде всего это загадочный ННЩ.
На допросе, проведенном членом коллегии ВЧК В.А. Аванесовым, Крашенинников показал, что деньги он вез для нужд «Национального центра» и должен был передать неизвестному ему ННЩ и что в ближайшее время этому «Центру» от Колчака будут переправлены новые миллионы.
Таким образом, в руках ВЧК оказались три нити: дешифрованная инструкция Деникина о приблизительных сроках восстания, подтвержденная Крашенинниковым версия, что в Москве существует разветвленная контрреволюционная организация «Национальный центр», наконец, допущение, что один из ее руководителей — некий ННЩ.
В том месте, где курьер должен был передать деньги представителю «Национального центра», была устроена засада. Но никто за деньгами не пришел.
Обдумывая сообщение о бесплодности засады, Артузов подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Приятная прохлада освежила лицо. Стало легче размышлять, думать. А думать он привык, сопоставляя факты, искал в них взаимосвязь. Всплыл в памяти недавно переданный ему разговор. Одна учительница пришла к Феликсу Эдмундовичу и поделилась с ним подозрениями, которые она с некоторых пор стала испытывать к своему директору, некоему Алферову Алексею Даниловичу. Слушая ее рассказ, Дзержинский, по обыкновению, смотрел в глаза собеседницы, пытаясь уловить все оттенки их выражения. Когда-то, в молодые годы он познакомился с книгой, в которой рассказывалось о методах чтения по лицам и уверовал, что глаза человека могут раскрыть его характер и намерения. Действительно, взглядом угрожают и устрашают, приказывают и запрещают, смешат и печалят, отказывают и дают. Для проверки истинности сведений, что директор — враг, Феликс Эдмундович спросил:
— Все, что вы рассказали, в высшей степени для нас интересно. За это вам спасибо. Но не личная ли неприязнь к Алферову привела вас к нам?
И тотчас глаза учительницы отреагировали на поставленный вопрос. Осуждающим взглядом она выразила свою печаль и огорчение — ей в чем-то не верят.
Дзержинский конечно же поверил учительнице и дал распоряжение понаблюдать за Алферовым. Вскоре поступили сведения, что директор школы ведет странный образ жизни, на его квартире собираются подозрительные люди, и штатские и военные. Он поддерживает связи с бывшим крупным деятелем партии кадетов и депутатом Государственной думы Николаем Николаевичем Щепкиным, лояльность которого к Советской власти весьма сомнительна.
В ходе размышлений о встрече Дзержинского с учительницей Артузову на ум пришла мысль сопоставить псевдоним Кока с именем Николай. С усмешкой вспомнил, что до революции в некоторых кругах употребляли пошловато-игривые сокращения: Александр — Алекс, Сергей — Серж, Николай — ну конечно же Ника или Кока. А ННЩ? Не начальные ли буквы имени, отчества и фамилии? Если так, то ННЩ, выходит, Николай Николаевич Щепкин?
Догадка подтвердилась: Крашенинников, после того как его записки, отправленные из тюрьмы через караульного, оказались в Особом отделе, признался, что он пытался наладить связь именно с Щепкиным. Последнему уже был ранее доставлен миллион рублей от Колчака другим курьером.