И жизнь, и слезы, и любовь
Шрифт:
Карьера дяди Леры шла в гору: его перевели в Саратов, в Управление железной дорогой. Ленка уехала из Аткарска. «На мне» остались все ее многочисленные воздыхатели. Ленкины ухажеры делились со мной своими переживаниями. Я, как верный друг, товарищ и поверенный в амурных делах, даже частенько «выгуливала» стаю ее поклонников. Моя мама эту ситуацию понять никак не могла…
За первые полгода своей взрослой самостоятельной жизни, которые я провела в Саратове и жила у Никитиных, мы с Ленкой еще больше сдружились. С тех пор, когда я оказывалась в Саратове, всегда первым делом звонила Ленке…
Когда
— Я так боюсь: вдруг такое и со мной случится?
— Да ладно, чего об этом думать, — ответила я.
Молодых рак сжигает быстро: Леночка сгорела за полгода. В апреле приезжала в Москву на химиотерапию. По выходным я ее забирала из больницы: она жила у нас. Как она, бедная, мучилась от болей! Ничего уже не действовало, даже наркотики.
Лена уехала в Саратов. Там она и умерла через месяц. Ей было тридцать семь лет.
За месяц до смерти звонила, поздравляла меня с днем рождения. Ленка — чудо-человек, еще интересовалась моими проблемами, сочувствовала мне…
Ленка с детских лет была такая маленькая мама: шила, вязала, готовила. Она рано родила старшую дочь: сейчас моей племяннице девятнадцать лет. А младший сын Лены — ровесник моего Сеньки.
Перед моими глазами сцена: мы с Ленкой дома, ей уже было совсем плохо (по выходным она приезжала к нам из больницы). Я занимаюсь йогой, на коврике выполняю упражнения. А сестра рядом, на диване. Она мне тогда, смеясь, говорила:
— Нравится мне твоя йога! Смотри, я так тоже могу ногу в сторону отвести.
Она пыталась что-то изобразить, хохотала над собственной теперешней неуклюжестью. У нее был очень сильно раздут живот: метастазы в печени. И все равно она до последнего не теряла чувства юмора…
Ленки уже год как нет.
А я жива. После ее смерти я почувствовала, что жизнь — великий Божий дар. А отчаяние, нежелание жить дальше — великий грех. Смерть сама выбирает. С нашей точки зрения, не всегда правильно. Но если я существую, значит, должна что-то делать вопреки обстоятельствам. Как моя Ленка, которая пыталась бороться изо всех сил, несмотря на рак, ее убивавший.
Господи! Что все мои мучения, страдания, сомнения, амбиции по сравнению с Жизнью и Смертью?!
После моего возвращения в Аткарск меня многие спрашивали, как я вижу свое будущее. Я, конечно, впервые за десятилетие почувствовала себя свободной, из моей жизни, вместе с чувством к Шуйскому, ушел страх. Но, безусловно, пребывала не в лучшем как физическом, так и психическом состоянии. Я была предельно морально измотана тяжбой с Шуйским, физически меня доконали бесконечные гастроли. В тот момент я не была пригодна к работе. Артист не должен выходить на сцену в том состоянии души, в котором я тогда находилась.
Понимала: мне нужно прийти в себя, абстрагироваться, оглядеться, просто вспомнить, как это — дышать полной грудью.
На этот раз меня спасла черта моего характера, о которой я столько писала, — организованность.
Первый вечер в Аткарске больше походил на комедию положений. Вернее, трагикомедию положений.
Двухкомнатная родительская хрущевка. А нас в ней шесть человек. Как всем улечься? Мы разложили все матрасы, кресла-кровати, диваны. Дети и шумели, и кричали, и ссорились между собой. Я лихорадочно думала о том, как я на следующее утро уберу сии сложные конструкции.
Мои дети не привыкли жить в такой тесноте. Я решила: моя цель сейчас — не погрузиться в рефлексию и страдания по поводу пережитого. Разбитую чашку не склеишь. Я поставила перед собой две сверхзадачи. Первую: организовать быт таким образом, чтобы дети были заняты и спокойны. Вторую: минимально, если можно в такой ситуации говорить о минимуме, усложнить жизнь моих родителей.
Дети, несмотря на то что теперь они вроде оказались в полной безопасности, начали себя плохо вести. Нужно было срочно определить старших в школу, чтобы они от такого стресса не распустились. Конечно, надо признаться, первое время я сидела, держась за голову. Что я буду делать? А потом мало-помалу…
Через неделю я смогла наладить учебный процесс, и все стало становиться на свои места. Безделье ведет к безумию, поэтому для каждого из детей я создала жесткий график. Уроки в школе, занятия в музыкальной школе. Не просто было организовать работу над домашними заданиями, которые Аня и Тёма получали в музыкалке, потому что трехлетний Сеня еще нуждался в дневном сне. Часть уроков пришлось перенести в квартиру моей бабушки — благо, она живет в соседнем подъезде.
Мне хотелось, чтобы дети занимались иностранными языками по программе, которая была в их московской школе. Я наняла старшим частных педагогов, под руководством которых они изучали английский и немецкий. Эти уроки были каждый день. Стоили они дешево: я могла тогда такое себе позволить.
Мы обходились без всяких помощников по дому. Все хозяйство я держала на себе: стыдно сваливать все на маму. Я должна была стать не обузой, а опорой для моих родителей. Они, кстати, оба тогда еще работали. Вряд ли у них были силы для решения моих проблем. Приняли меня с тремя детьми, слова упрека не сказали, вопросов лишних не задали — у меня замечательные родители!
Я вставала очень рано, провожала детей в школу. Занималась спортом. Потом готовила, убирала. У нас во дворе пятиэтажки есть сарай с погребом, где хранятся овощи: картошка, морковь. Постоянно приходилось бегать вниз то за одним, то за другим. Вот и все мои «развлечения» того периода… У меня и желания не было никуда выходить в город.
Выбираться на улицу мне было не то что опасно, но неприятно. Молодое поколение аткарчан воспринимало меня как звезду, которая неожиданно им всем свалилась на голову. Я некомфортно себя чувствовала из-за того, что ко мне кто-то постоянно обращался за автографом.
«В свет» я выходила только по вечерам. К нам на огонек частенько прилетали мои друзья и родственники.
В Аткарске живет одна замечательная журналистка, моя давняя знакомая Наташа Давиденко. Она брала у меня первое в моей жизни интервью для радио — я тогда еще в детский садик ходила. Зимой я ей предложила: