И звезды любить умеют (новеллы)
Шрифт:
То есть все дамы Петербурга перебывали влюбленными в Яковлева. Самые умные понимали, что взглядам его и улыбкам никакого значения придавать не стоит, что он совершенно одинаково смотрит на всех и совершенно одинаково всем улыбается (актер, беспрестанно шлифующий свое мастерство, ну что с него взять!). Но некоторые бедные мушки надолго попадали в паутину этого бессознательного, стихийного очарования и бились, бились в той паутине, ненавидя всех прочих женщин, в которых они видели соперниц…
А между тем этот молодец и красавец с внешностью и манерами завзятого ловеласа и отъявленного бабника таковым вовсе не был. Как ни странно, он был однолюбом, но вот беда: женщина, которую он полюбил однажды и на всю жизнь, была замужем за другим и имела от него детей. Правда, Яковлев был еще и очень порядочным человеком, а потому о страсти его к Сашеньке Каратыгиной долгое время никто не подозревал.
Именно этот сногсшибательный красавец и стал на сцене партнером Катерины Семеновой, причем пару они составляли необыкновенно красивую: черные глаза Алексея, синие — Катерины, его статность — ее изящество, его мужественность — ее женственность, у обоих чарующие манеры, великолепные голоса… Однако Дмитриевский да и другие мало-мальски сведущие в ремесле люди сразу поняли, что как актриса Семенова превосходит своего партнера. Именно к ней будет всегда привлечено внимание зрителей, а красавец и молодец Яковлев будет играть в этом дуэте лишь вторую скрипку.
Да, как странно: переживая величайшую в мире трагедию — трагедию невозможной любви, — на сцене он не был создан для трагедии. Его коньком была драма — драма, в которой не требовался надрыв голоса и сердца, где безыскусная простота сильнее действовала на зрителя, чем громокипящие чувства. Вот в этом-то — в громокипящих чувствах, в трагедии, а не в мелодраме — Семенова и была сильнее красавца Яковлева.
Что характерно, Алексей был человеком настолько добродушным, настолько был счастлив, что добился своего, занят любимым делом, и мало этого — стал кумиром публики, что он совершенно спокойно относился к безусловному первенству молоденькой актрисульки. Для него главным был успех самой пиесы, успех спектакля, а какими средствами сие достигнуто — уже не суть важно.
Его гораздо более терзала собственная безнадежная любовь — оттого он и начал уже в то время пить: сначала таясь, потом всё более открыто. Ну что ж, на Руси пьянство никогда не считалось особенным пороком, и Алексею было наплевать на суд молвы: хотят считать его пьяницей — на здоровье! Это гораздо меньше уязвляло его гордость, чем звание безнадежно влюбленного.
Вот так он и жил — Алексей Яковлев, дамский кумир, всеобщий любимец, добродушный пьянчужка и небесталанный актер. Однако из миролюбивого увальня он мигом превращался в разъяренного скандалиста, когда кто-то из актрис решался затмить его обожаемую Сашеньку.
Увы! С первых шагов на сцене Катерина Семенова только и делала, что этим занималась!
Сашенька Каратыгина была старше Катерины на девять лет, и в 1803 году, когда Семенова дебютировала в главной роли пьесы Вольтера «Нанина» (первая роль на большой сцене после окончания училища), ей было, стало быть, двадцать шесть. Семенова была еще довольно-таки бесцветным бутончиком с едва-едва намеченными формами, а Каратыгина — роскошной розой. Красивая зрелой, чувственной и в то же время нежной красотой, Александра Дмитриевна владычествовала на сцене. Она играла главные роли в трагедиях Сумарокова, Княжнина, Николаева, Вольтера. Отношение к этим ролям у Сашеньки было весьма своеобразное: она сама признавалась, что никогда не могла понять ни единого слова своей роли, если пьеса была писана стихами. А впрочем, сии непонятные стихи она все ж читала внятно и выразительно и обещала сделаться недурной трагической актрисой, когда бы не отдала предпочтение пьесам Коцебу. Более чем чувствительные, переполненные выяснением отношений то между супругами (один из которых изменник, а другой — великодушнейшее и смиреннейшее существо), то между разлученными и вновь обретшими друг друга родителями и детьми, то между влюбленными, которые никак не могут выяснить отношений и предпочитают умереть в разлуке, чем просто и незамысловато помириться, — пьесы эти в среде публики искушенной звались «коцебятиной» и были столь обильно приправлены слезами всех героев (и зрительниц, конечно!), что в зале от сырости порою начинали чадить свечи.
Сашенька Каратыгина, как никто, обладала «даром слез». Их с Яковлевым игра в драме «Ненависть к людям и раскаяние», где он исполнял роль Мейнау, благородного, обманутого и всепрощающего мужа, а она изображала изменницу Эйлалию, которая в конце концов осознает свое преступление и горько раскаивается в объятиях супруга, поражала даже презирающих «коцебятину». Эта пара опровергала требование Дмитриевского «не любить, а играть любовь» и давала волю тем чувствам, которые их так и переполняли. Никто ни о чем и не догадывался. Однако постепенно публика начала как-то уставать от охов, вздохов, идиллий и декламаций. Но Алексей Яковлев этого не понимал. Он был убежден, что дело — в интриганке Семеновой.
Каково ему было видеть, что какая-то девчонка постепенно начинает вытеснять со сцены его ненаглядную Сашеньку! А Катерина Семенова, чуть только завершив обучение в 1803 году (она была выпущена, как гласит реестр училища, «актрисой с жалованьем в 500 рублей в год и казенной квартирой»), за полтора года сыграла восемь ролей, не считая «Нанину»! Это были Ирта в трагедии Плавильщикова «Ермак», Антигона в трагедии Озерова «Эдип в Афинах», Кора в исторической драме Коцебу «Дева солнца» — et cetera, et cetera [46] . Все эти роли она играла на высоком накале чувств, не опускаясь при этом до дешевой сентиментальности, которой грешила Александра Каратыгина (хотя у нее были свои поклонники и поклонницы!). Но именно роль Антигоны заставила заговорить о Катерине Семеновой как о восходящей звезде русской сцены и привлекла к ней внимание не только любителей театра, но и любителей незаурядных женщин.
46
И так далее, и так далее (лат.).
Спустя много лет Пушкин, упоминая о театре, напишет:
Там Озеров невольны дани Народных слез, рукоплесканий С младой Семеновой делил…Да уж, лучше Пушкина не скажешь! Успех очередного пересказа истории странствий многогрешного и многострадального Эдипа («Он воздух заразить здесь может между нами: отцеубийца он… Он матери супруг! Своим он детям брат! Над сей главою вдруг соединились все злодействия ужасны…») держался целиком на Антигоне. Это первым высказал, как ни странно, не режиссер, не даже автор, не восхищенный поклонник молодой актрисы — нет, ее соперник, тоже актер, и актер замечательный, Яков Шушерин, игравший Эдипа, который здесь окончательно и бесповоротно признал превосходство Катерины Семеновой и над собой, и над всеми другими:
— Как она была хороша! Какой голос! Какое чувство! Какой огонь!
Насчет огня Шушерин был совершенно прав. В третьем акте безжалостный царь Креон, преследующий Эдипа, похищает его, чтобы придать казни. Им пытается помешать Антигона, дочь Эдипа, разделившая его изгнание и, пожалуй, единственная понимающая, что отец ее не злодеяния сознательные совершал, а играл некую роковую роль, навязанную ему богами. Воины Креона удерживают Антигону, однако Семенова, воодушевившись ролью, пришла в такую пассию [47] , что, выкрикнув:
47
Passion — страсть (франц.).
— вырвалась у воинов и бросилась вслед за Эдипом, чего по роли делать не следовало! На несколько мгновений сцена осталась пустой, что по закону классической трагедии недопустимо, однако зрители пришли в такую ажитацию, что принялись аплодировать актерской и режиссерской находке, а уж когда воины притащили обратно на сцену Антигону, гром рукоплесканий потряс театр.