Ибн-Сина (Авиценна)
Шрифт:
Дискурсивное познание («размышление»), согласно Абу-Али, — это определенное «движение души среди идей», при котором она обращается к воображению, отыскивая с его помощью средний термин, а в случае ненахождения такового — задавая вопрос ранее накопленным знаниям. Что же касается интуиции, то суть ее заключается в том, что средний термин представляется в уме мгновенно, без движения, независимо от того, предваряется это поисками и осознанным стремлением или нет. Сообразительность, представляющая собой способность к интуитивному схватыванию среднего термина, у разных людей бывает разной в отношении скорости ее реализации (у некоторых же она вообще отсутствует). Поскольку средние термины вовсе не обязательно каждый раз постигать интуитивным путем самостоятельно — их можно знать благодаря обучению (хотя у истоков их все равно лежит интуиция), амплитуда познавательной силы человеческой души колеблется между полной неспособностью решать вопросы — ни самостоятельно, ни через обучение — и способностью самостоятельно,
Описанный индивид не может быть, конечно, кем-то из пророков — овладение логикой, физикой, математикой, метафизикой и приобщение к ним человечества не их амплуа. Но тогда это, видимо, чисто спекулятивная конструкция, некая персонифицированная модель «сильной души», не имеющей в реальной действительности своего актуально существующего носителя? Предугадывая наш вопрос, Ибн-Сина пишет: возможности существования такого человека удивляться не следует, так как «мы сами знали одного, который не достиг подобной ступени и познавал вещи размышлением и трудом, но который тем не менее не нуждался в приложении чрезмерного труда благодаря силе своей интеллектуальной интуиции — интуиции, в большинстве случаев совпадавшей с тем, что содержится в книгах». Этот человек, сообщает нам далее Абу-Али, «к восемнадцати — девятнадцати годам освоил философскую науку — логику, физику, метафизику, геометрию, арифметику, астрономию, музыку, медицину и многие другие сложные науки — так, что не встречал себе подобных. Поэтому за долгие прожитые им потом годы к тому, что им было познано вначале, не прибавилось ровно ничего» (31, 89).
Нет сомнения, что ни о ком другом, помимо самого себя, Ибн-Сина не мог располагать подобного рода сведениями, охватывающими целую человеческую жизнь, и юноша, о котором нам доверительно рассказывает аш-Шейх ар-Раис («такой молодой — а уже гений!»), — это восемнадцати — девятнадцатилетний Абу-Али, каким мы его знаем по воспоминаниям, поведанным им Абу-Убайду аль-Джузджани. Что в приведенной цитате из «Книги знания» речь идет именно о ее авторе, подтверждается и соответствующим ей рассуждением в энциклопедической работе Бахманйара: «С полным правом можно допустить наличие у того или иного индивида прирожденного качества материального разума как качества, близкого к разуму по свойству, воспринимающему умопостигаемые предметы с помощью интуиции и не нуждающемуся в долгом размышлении и обучении. Мы видели одного, с кем дело обстоит именно так, — это автор данных книг (т. е. книг, положенных в основу цитируемого сочинения. — А. С.):он освоил философские науки, когда был в расцвете молодости, за кратчайший срок, несмотря на то что наука в то время была несистематизированной. Если бы науки были приведены в данную систему, постижение их им в указанный срок было бы чудом. В справедливости сказанного ты можешь удостовериться по тем его произведениям, которые он создавал в указанном возрасте в своей стране, там, откуда он был родом» (40, 817).
Можно не сомневаться, как велика была бы радость авторов, приписывающих Ибн-Сине непомерное тщеславие, доведись им идентифицировать обладателя «сильной души» с самим Абу-Али. Но, к разочарованию этих авторов, необходимо отметить, что в приведенных рассуждениях пером Абу-Али и Бахманйара водили не гордыня у одного и гордость за учителя у другого, а необходимость следовать тобою же самим провозглашаемым критериям научности, в частности правилу, общему для всех естественных наук, включая психологию: если ты утверждаешь существование некоторого класса предметов А, то истинность своего утверждения ты должен доказать существованием представляющих его единичных предметов вне ума (или хотя бы одного такого предмета), а в их существовании ты можешь удостовериться только на основе опыта и наблюдения — своего собственного или того, на кого можно положиться. Вместе с тем эти рассуждения служат своего рода психологическим обоснованием возможности метафизики как науки об абсолютной истине, которая, будучи раз достигнута, в ходе дальнейшего расширения знаний не претерпевает никаких существенных изменений и никак не «обновляется».
Глава V. МЕТАФИЗИКА
Универсальная наука
Предметом метафизики у Ибн-Сины, как и у Аристотеля, выступает сущее как таковое. Сущее здесь не рассматривается в той мере, в какой ему свойственны какие-то количественные характеристики или движение и покой, — в том и другом отношении его изучают математика и физика. Область метафизических рассуждений охватывает лишь предметы, необходимо сопутствующие сущему как таковому, из коих одни относятся к нему так, как если бы они были его «видами» (субстанция, количество, качество), другие — как если бы они были вещами, «случающимися» с ним («аварид»), например единое и многое, потенциальное и актуальное, общее и частное, возможное и необходимое.
Существование, бытие, Абу-Али относит к числу
Бытие как таковое реально не существует, ибо это общая идея, данная нам в понятии лишь постольку, поскольку есть существующие конкретные вещи, без которых существование его было бы допустимо не в большей мере, чем существование отношения без соотнесенных предметов. «Существование — это не то, благодаря чему что-то существует в конкретных вещах (фи-ль-аайан, in re-, ре-ально. — А. С.),а бытие или становление чего-то в конкретных вещах. Если бы что-то существовало в конкретных вещах благодаря существованию своему в конкретных вещах, то мы имели бы бесконечный ряд, и это что-то не могло бы существовать в конкретных вещах» (40, 281).
Как уже отмечалось в своем месте, универсальная наука у Ибн-Сины представляет ту часть метафизики, которая дает общемировоззренческое обоснование теоретической физики. Чтобы глубже понять эту ее функцию, нам придется совершить небольшой экскурс в область семантики и этимологии слова «существование» в интересующем нас здесь мире индоевропейских и семитских языков.
Специфика семитских слов со значением «быть», «бытие» обнаруживается при чтении русских переводов Библии и Корана, а именно тех их фрагментов, где речь идет о творении. Раздел Библии, посвященный специально данному сюжету, как известно, называется «Книгой Бытия», а в стихах Корана, сообщающих о способности Аллаха единым словом «будь!» сотворить любую вещь (включая Адама и, разумеется, мир), о последней говорится, что она после этого «бывает» (впрочем, в одной и той же суре «Семейство Имрана» соответствующее арабское слово переводится и в смысле «бывать» и в смысле «становиться» — см. 48, 3; 42 и 52). Неадекватность перевода еще более очевидным образом проявляется при передаче некоторыми переводчиками арабского названия Аристотелева труда «О возникновении и уничтожении» выражением «О бытии и порче». Все эти недоразумения вызваны тем, что корень семитских слов, обозначающих существование, имеет коннотацию «возникновение»; иначе говоря, в древности семитские народы не имели представления об абсолютном бытии, и «существовать» для них означало существовать после несуществования, т. е. одновременно и быть, и возникать или быть возникшим.
Сходным образом обстоит дело в индоевропейских языках. Общеиндоевропейский корень «bheu», к которому восходят в них слова со значением «быть», помимо этого значения имеет коннотации «рождаться», «возникать», «становиться», каковые, очевидно, предшествовали понятию «быть». Аналогичную эволюцию претерпело и происходящее от того же корня древнегреческое «physis» («природа», «естество»): оно обозначало и рождение, рост и результат рождения, роста, так что Аристотель, отмечая в одном месте необходимость понимания «природы» как процесса, сравнивает ее с произношением краткого «у» в указанном слове как долгого звука.
В монотеистических религиях это оконечивание бытия во времени было закреплено в качестве догмы. В философии же оно было преодолено, а у Стагирита обосновано концепцией потенциальной бесконечности. Но с актуальной бесконечностью бытия дело обстояло сложнее; и это касается не только представления его в пространстве, что явствует из следующей картины, нарисованной Г. Г. Майоровым в связи с разбором данного вопроса применительно к античной философии: «Для греков понятие „бытие“ всегда означало определенноебытие. Вряд ли был прав Гегель, приписывая Пармениду понятие о бытии как о „чистом“, т. е. совершенно лишенном всякой определенности, бытии. Ведь недаром Парменид называл свое бытие ограниченным, т. е. определенным, имеющим предел (границу), а значит, и определенным. С другой стороны, источником и как бы резервуаром, из которого возникает всякое определенное бытие, греки считали нечто беспредельное или, лучше, неопределенное,в чем все определенности (включая противоположности) содержатся в потенциальном виде, не имея друг перед другом никаких преимуществ, а поэтому не придавая неопределенному никакой специфики. Таковы апейрон Анаксимандра, первоогонь стоиков, первоматерия Аристотеля (которая, согласно прямому указанию самого Аристотеля, не имеет собственного бытия). Таково же и Первоединое неоплатоников, которое не есть бытие именно в силу того, что не поддается никакой спецификации, никакому определению. Однако оно есть бытие, любое определенное бытие потенциально(постижение всего есть определение), но зато постижимо любое его развертывание, самоопределение, любой его конкретный модус. Раскрывается же оно как мир конкретно возможного — „нус“, ум, сфера понятия — и как мир конкретно действительного — душа, мир природы» (51, 171).