Идеал
Шрифт:
Он откашлялся.
– Нервные окончания есть повсюду – в глазах, в носу, во рту и глотке. Они различают холодок мяты и остроту перца чили. Используй их. Ты же не первая, с кем это случилось.
– С твоей мамой тоже так было после Клеймения? – догадалась я. Как и почему она солгала? Хотелось бы мне знать.
– Такое случается не только с Заклейменными. Неспособность различать вкус называется «агевзия».
– Такое реально бывает? – удивилась я.
– Да, бывает.
Меня это обрадовало.
– Итак, вот мешочек для вкуса, – он положил его у наших ног, –
Я рассмеялась.
– Мы возьмем, – он обшарил полки большого холодильника, – драже Бахи.
Я засмеялась еще громче:
– Он держит драже в холодильнике?
– Да, он странный. Потребляет за день больше сладкого, чем Ивлин съест за неделю, и ни с кем не делится – тем приятнее будет …
Он вытащил пакет драже и велел мне отвернуться.
– Что ты делаешь?
– Давлю драже, чтобы наполнить ароматом мешочек для запаха. Итак. – Из заднего кармана джинсов он вытащил бандану. – Закрой глаза.
Зайдя за спину, он бережно завязал мне глаза. Случайно коснулся пальцем лица, и я почувствовала, как закололо кожу, волоски на руках поднялись дыбом. В прошлый раз глаза мне завязали одноклассники – разыграли жестокую шутку. Раздели меня, осматривали мои шрамы с омерзительным любопытством, точно я чудище, выставленное напоказ в цирке. Тогда мне было страшно, меня это сломило, лишило веры в людей и надежды на новую жизнь. А на этот раз я оставалась совершенно спокойной – и если чуть-чуть волновалась, то это было приятное волнение. Вопреки страху, который объял меня у ворот завода, я теперь совершенно и полностью доверяла Кэррику. Он стал моим надежным партнером. Если мое шестое Клеймо имеет такую силу, как думает Кэррик, то ведь он не воспользовался этим в своих интересах. Он мог бы сам попытаться шантажировать Кревана, но он этого не сделал, он вообще никому не сказал. Он хочет, чтобы приговор сняли с меня.
– Годится. – Он снова зашел спереди. – Теперь попробуй.
– Только не вздумай перца добавить! – рассмеялась я.
Я раскрыла рот и почувствовала на языке драже. Сжала губы, стала старательно жевать. Ничего не почувствовала – другого я и не ожидала. Различала только плотность драже, да и то не угадала бы, что это, если бы Кэррик заранее не сказал.
– Запей водой.
Я сделала глоток через соломинку.
– А теперь понюхай. – Он поднес мешочек к моему носу, и я вдохнула запах раздавленных драже.
– Клубника, – легко угадала я. С обонянием у меня, по крайней мере, все в порядке.
– Теперь пробуй. – Он снова положил мне в рот драже.
Я ожидала почувствовать вкус клубники, но что-то не то.
– Это не клубника! – нахмурилась я.
– Ага! – отозвался он, довольный. – Мы продвигаемся.
– Вот как! – ободрилась я.
– Нюхай.
Я вдохнула.
– Апельсин.
– Теперь пробуй.
Я почувствовала его пальцы на губах и открыла рот. Столько всего обрушилось на меня разом – и эти драже, и все, что происходило между нами, – я с трудом могла сосредоточиться. Каждое чувство было обострено до предела. Я постаралась прислушиваться к ним по очереди. Жевать вдумчиво, втягивая в себя аромат, дожидаясь, пока нервные окончания распознают горький, солоноватый, сладкий или кислый запах. Я узнала вкус – такой же, как в прошлый раз. С горчинкой.
– Апельсин.
– Да! –
Кэррик упорен, он умеет добиваться своего. Мы повторяли опыт снова и снова, пока я не научилась пользоваться обонянием. Он перебрал почти все, что нашел в холодильнике, и в итоге я научилась определять вкус, не вдыхая сначала аромат из мешочка.
– Итак, последнее.
Он положил мне в рот драже, и я сосредоточилась, сосредоточилась изо всех сил. Кэррик говорил, что вкусовые бугорки есть и в гортани, – этого я раньше не знала. И я могу принюхиваться, пока жую. Чувствую себя животным: вся погружена в еду, нюхаю и ем в полной темноте, главное для меня – запах, и я ищу другие подсказки.
– Мята? – попыталась я угадать.
– Идеально!
Я улыбнулась. Давненько я не слышала этого слова – и не к чему было его приложить.
У нас с Артом ни разу не было секса. Мы встречались полгода и были уже на грани, но не успели – а когда меня заклеймили, это изменило нашу жизнь, нас обоих. За несколько дней до того, как я бежала, он признался, что любил меня, – не в том, что любит сейчас, а в том, что любил раньше. Несколько секунд я ликовала, а потом осознала разницу, и тогда что-то во мне умерло.
Наедине мы исследовали тела друг друга, но застенчиво, неуклюже. С Кэрриком все иначе. Он разбил то прозрачное, разделявшее нас стекло – как только начал эксперимент с запахами и вкусами. Я ощущала такую близость к нему, и мы, наши тела, столько уже пережили вместе, что это крепко связало нас. Телесно мы соединены неразрывно, хотя вовсе не этого добивался Креван, уродуя нас, желая сделать наш облик отталкивающим, угрожающим, чтобы никто не пожелал иметь дело с Заклейменными. Так он сам и сказал, вынося приговор: Клеймо на язык, чтобы каждый, кто заговорит со мной или захочет поцеловать, понял, что я – лгунья. Мне врезалось в память, как это Клеймо отпугнуло Арта, даже если он сам не заметил невольного своего движения. Но с Кэрриком я чувствую себя совсем не так, как хотел бы Креван: оказывается, наказанные им люди могут обрести утешение и гармонию друг в друге.
Я не знала, где теперь Арт, вернулся ли он к отцу или сбежал от него. Один раз я задала дедушке этот вопрос, но он сразу же меня одернул – нет, он не был жесток, он, я так понимаю, просто не желал отступать от реальности. «Зачем тебе знать, где этот парень?» – спросил он. «Ну, просто», – пробормотала я бессвязно, мне стыдно было обсуждать свои чувства с дедом, тем более что поклонником Креванов он никогда не был.
Дед бросил работу и смерил меня суровым взглядом. «Он про тебя забыл, детка, и советую тебе брать с него пример».
Больше я его не спрашивала.
Я сняла с глаз повязку и встретилась с взглядом Кэррика – внимательным, в упор. Свет из холодильника отражался в его черных зрачках, словно глаза у него кошачьи.
Он удивился, когда я потянулась к нему и стала расстегивать верхние пуговицы хлопчатой рубашки. Три пуговицы, пока пониже загорелой шеи не обнаружила более бледную кожу, скрытую воротником. А вот и Клеймо, шраму всего месяц, он все еще красный, свежий, как у меня, постепенно заживает, понемногу тело привыкает к нему.