Идеалист
Шрифт:
И снова поворот. Именно в госпитале, наблюдая жизнь людей из дальнего угла, с больничной своей койки, порой как бы даже из небытия, я вдруг открыл, что дано мне видеть нечто большее, чем обычно видят люди. Я улавливал взаимосвязь явлений там, где близкие мои товарищи видели лишь событие, отдельный поступок, не обусловленный ни характером, ни мыслями человека. Люди, когда-то встреченные мной, виделись зримо, как будто раскручивались по моему выбору когда-то отснятые кинокадры прошлого. Рука тянулась к карандашу, карандаш запечатлевал на бумаге образ. Два рассказа о духовных терзаниях молодого лейтенанта были написаны
Через пять лет, подтвердив свои литературные возможности дипломной повестью, я ещё раз отсёк прошлое, - начал четвёртую свою жизнь. Вскоре расстался и с не сложившимся супружеством, позвал в свою одинокую жизнь Зойку-Зойченьку, удивительную девчонку из Семигорья, в чью любовь и преданность, наконец-то, поверил.
Что же теперь? Мне под сорок. Половина жизни уже там, в невозвратной дали. Всё тревожнее думы. В сущности, ничего ещё не сделано из того, что должно совершить – ведь не для того явился я в этот мир, чтобы есть, пить, спать, обнимать по ночам свою жену? Снова передо мной чистый лист ещё не прожитой жизни. Надлежит заполнить его Мыслью и Словом, донести до людей думающих выстраданный смысл человеческого бытия. Смогу ли? Что должно, чтобы смочь?..
Помню, когда с Зойченькой заезжали мы в Клин поклониться любимому Чайковскому, потрясла меня сделанная им запись: «Мне уже сорок четыре, а ничего ещё по существу не сделано!» Прожил Чайковский 53 года. За оставшиеся девять лет, он создал почти все великие свои шедевры: и «Пиковую даму», и Пятую и Шестую симфонии, и Первый концерт для фортепьяно с оркестром, которые вот уже сотню лет очищают и возвышают человеческие души!..
Кто-то сумел. Значит, возможно?.. Не пора ли подняться над обстоятельствами жизни, подчинить оставшиеся годы труду над давно зарождённой, выстраданной, ныне криком кричащей книгой моей жизни?
Понимаю, есть свои необходимости в жизни, не всегда их обойдёшь, не всегда через них переступишь. Но звезда, как бы далеко она ни была, должна светить. На свет её надо идти. Падая, вставая, взбираясь и срываясь, подниматься и снова идти, упрямо, неотступно, веря…»
О СВЯТОСТЬ!..
1
Юрий Михайлович пробудился, глаз не открывал, лежал в приятном ощущении наступившего к утру успокоения, - до кровати он добрался далеко за полночь, после небольшого, как всегда обильного сабантуйчика, созванного всесильным Генашей по каким-то не очень понятным соображениям. От острых закусок, от всего прочего, что сопутствовало сабантуйчику, раздражилась печень. Опасаясь пробудить Нинулю, терпел изжогу, согревал живот руками, в конце концов заснул.
С пробуждением возвращалось обычно нытьё в желудке, тяжесть в затылке, - прежде подобных неприятностей Юрий Михайлович не знал, способен был поутру даже одарить Нинулю привычными снисходительными ласками, чтобы избежать ненужных расспросов.
Теперь же, пробуждаясь после ночных увеселительных собраний, он старался как можно дольше лежать без движений, оберегая непрочное успокоение. Зная, что подниматься всё равно придётся, предупреждая возможные неприятные ощущения, попросил:
– Нин, принеси минералки. В холодильнике была…
Нинуля всегда откликалась на его просьбы, с готовностью подносила к его губам шелестящий пузырьками газа прохладный фужер, сочувственно трепала жёсткие с кудрявинкой и в ранней седине густые ещё волосы, с нежностью целовала в губы под отпущенные им для должной солидности усы. На это раз привычного движения рядом он не уловил, приоткрыл глаза, - постель была пуста, в изголовье лежала мятая подушка, к стене, покрытой ковром, откинуто одеяло.
Юрий Михайлович удивлённо пошевелил бровями, громко позвал: - Нин!..
В дверях появилась Ниночка, уже готовая к выходу. Белые туфельки, белый костюм, которого прежде Юрий Михайлович не видел, как-то поособенному оттеняли смуглость её удлинённого лица, высоко уложенные волосы, бледно-розовый лёгкий шарфик вокруг тонкой шеи придавали ей свежесть, новизну, какую-то праздничность.
В обыденности семейной жизни Юрий Михайлович как-то не обращал внимания на одеяния своей жены и сейчас был несколько озадачен. Ниночка смотрела вопросительно, как будто не понимая зачем её позвали. В таком состоянии она бывала, когда углублялась в очередной роман. В такие минуты, если он окликал её, она вот так же непонимающе смотрела, не сразу возвращаясь к реальностям мира.
– Читала, что ли? – спросил Юрий Михайлович, стараясь своим добродушием смягчить почувствованную отчуждённость жены.
– Что-нибудь случилось? – Ниночка смотрела всё так же вопросительно и не выражала готовности подойти.
– Принеси попить. Что-то тут не того… - он страдальчески потёр ладонью живот.
Некоторое время как будто с интересом Ниночка разглядывала чёрный от волоса, ещё по-спортивному мускулистый его живот, при этом её длинноватый нос, кстати, не портящий общей миловидности её лица, заметно твердел в крыльях ноздрей, что не было признаком благоприятным.
– А не пора ли тебе, мой милый, вообще подняться?!. Если не ошибаюсь, у тебя сегодня коллегия?.. – в самом тоне голоса, с которым Ниночка всё это произнесла, была очевидная ирония, ей несвойственная, и Юрий Михайлович тотчас уловил пока ещё неясную но приближающуюся опасность.
Есть люди добрые по чувству, есть добрые по разуму, по долгу. Юрий Михайлович умел являть доброту по расчёту. Десятки вариантов мгновенно просчитал он в уме, прежде чем остановиться на одном из множества возможных. Он мог сейчас рискнуть, жёстким словом поставить жену на место, сбить неприятную её иронию.
Мог вызвать к себе жалость, у жалостливой Ниночки легко проступали слёзы, она утешала, забывая про обиды. Мог он просто отшутиться, отдать честь, выражая готовность исполнить её желание-приказ.
Юрий Михайлович из возможного выбрал иное, ласково обещающе произнёс:
– Нинуль!.. – и протянул руки, призывая жену к себе. Всегда безотказно действующий ласково-настойчивый его призыв на этот раз остался без ответа. Ниночка, как будто не замечая протянутых к ней рук, посмотрела на часики, охватывающие браслетом тонкое её запястье, в озабоченности, уже полуотвернувшись, сказала: