Идеалист
Шрифт:
Удовлетворившись утвердительным кивком радостно сияющего Юрочки, как бы уходя от самой возможности дальнейшего разговора, сказал:
– Что же, Юрий Михайлович! Пора к народу?..
Авров, видимо, лучше владел собой, чем Алексей Иванович Полянин, потрясённый встречей с бывшим своим фронтовым старшиной.
Он как-то сразу вошёл в общий разговор, с какой-то даже изысканностью ухаживал за сидящими рядом дамами, подкладывал в тарелочки им деликатесы, принимал и отвечал на тосты, сдержанно пил из хрустальной рюмочки.
Лишь по тому, как старательно избегал он смотреть на бывшего своего командира, как бы обходил взглядом опасное для себя место, Алексей Иванович
Обслуживали застолье две стремительно-ловкие девицы – Инна и Алина – поскольку хозяйка Ниночка, - как объявил Юрочка «в данный момент поправляет здоровье с детьми у моря».
Девицы держали себя по-домашнему, они как бы плавали себе в удовольствие среди голов, рук, стульев плотно охвативших стол, поигрывая оголёнными плечами, приносили из кухни всё новые закуски и винные бутылки, удивляющие формами и этикетками, какие-то заморские баночки, разобраться в которых, видимо, мог только сам Авров. Юрочка взглядами руководил девицами, и когда одна из них – Инна – с симпатичным личиком и выпуклым умным лобиком, с подсветлёнными заколотыми в конский хвостик волосами, игриво похлёстывающий при движении её тонкую шею, ставила перед ним на стол блюдо, он рукой привлёк её к себе, взял хрупкую корзиночку из запечённого теста, заполненную зернисто отсвечивающей икрой, голосом взрослого, подсюсюкивающего ребёночку, проговорил:
– Бутер – в – ротик! – заставил её откусить, тут же поцеловал в солёные, как чувствовалось Алексею Ивановичу, губы. Глазами он указал на брата. Инна, повинуясь, наклонилась, щекоча упавшими волосами ухо и щеку Алексею Ивановичу. Зашептала укоризненно:
– Что же вы, дорогой гость, не пьёте, не едите?!. – Она подала ему, наполненную вином, ещё не тронутую им рюмку, достала чью-то чужую рюмку для себя, шепнула:
– За нашу с вами грусть. На брудершафт?!. – Она заставила его выпить, подставила для поцелуя пахнувшие вином губы, но Алексей Иванович отстранился: он не хотел повторять Юрочку.
Никто за столом не обратил внимания на персональную о нём заботу, только Авров скользнул быстрым взглядом по смущённому лицу Полянина, глаза его на мгновенье расширились от недоброй мысли.
Из мимолётных обращений друг к другу уже вольно расположившихся в застолье гостей, Алексей Иванович понял, что одна из дам сидящих рядом с Авровым – его супруга. Когда-то была она (судя по весёлому блеску глаз, великолепным бровям и выразительному маленькому рту) черноволосой миловидной хохотушкой, любительницей поцелуев и сладостей. Теперь сидела за столом тяжёлая от полноты женщина, с перекрашенными в рыжий цвет волосами, с широкой, почти не различимой шеей. Она заставляла Аврова подкладывать ей то салатика, то рыбки, то икорки, и быстро, как хомячок, с аппетитом ела: когда она наклонялась над тарелкой, пухлые её щёки отвисали, и остренький нос выглядывал из припухлых щёк, словно клюв совы.
Авров пытался сдерживать супругу:
– Белочка, не забывай о своём диабете! – осторожно напоминал он, на что супруга, пожёвывая кусочек осетрины, беззлобно отвечала, обращаясь к застолью:
– Что же, мне теперь вовсе не есть?!. Одна радость осталась. И ту отнять хотят!..
Отодвинув тарелку, она вдруг запела тоненьким приятным голоском:
«Мне бесконечно жаль Своих несбывшихся желаний, И только боль воспоминаний Гнетёт меня…»В руке она держала вилку, уставя костяным черенком в стол, рука её опиралась на вилку, как на скипетр, и сама она была похожа на царственную особу, восседающую на троне. Высокий голос её, вибрируя от непоставленного дыхания, звучал в почтительно наступившей тишине:
«Хотелось счастья мне с тобой найти, Но очевидно нам… не по пути-и…»Прежде, чем пропеть, «не по пути», она выдержала паузу, повернулась, играя глазами, к Аврову, и он, как бы принимая её игру, ответил скороговоркой: «По пути, по пути. С тобой нам всегда по пути, душечка!..» Снисходительно, в то же время и подобострастно он приобнял супругу за колыхнувшуюся жирком спину. И гости с умилением на лицах захлопали разыгранной, видимо не в первый раз, застольной сцене.
«Какая сентиментальность!» - думал Алексей Иванович в неловкости за чету Авровых, за гостей.
Он наблюдал этот чуждый ему мир с любопытством, с какой-то даже оторопью: он не представлял, что в действительности, в которой он жил, есть такие вот мирки, где установлены свои законы, эти вот подобострастные заискивающие отношения между людьми.
Юрий Михайлович, удостоверившись, что застолье ест и в меру шумит, подсел к Алексею Ивановичу.
– Что не лопаешь? – шепнул возбуждённо. – Возьми икорки. Севрюженки. Ох, хороша!.. Положить?..
Алексей Иванович отрицательно качнул головой: привык он к скудости провинциальной жизни и чужое изобилие его подавляло. Он обрадовался тому, что Юрочка оказался рядом, попросил тихонечко представить ему гостей. Юрочка, склонившись, поглядывая поверх стола, и, сохраняя на лице вежливую улыбку, стал с неожиданной иронией, с каким-то даже сарказмом, нашёптывать:
– Правее Генаши видишь? – супружеская пара. Того, что рюмку за рюмкой глотает и жрёт, как боров, зовём между собой, «Вурдалак», - писатель, журналист, всемирно известный, по собственному его утверждению, Василиарий Чарников. Книг его, может, ты и не читал. А вот громоподобные статьи да новеллки о природе по газеткам прошли. Себя величает защитником природы, а сам хуже выдры, всю рыбью живность у себя в речушке истребил! Отвратный тип. Как сказал поэт: «В лице-то мёд, в зубов оскале – яд!..»
Алексей Иванович прежде других выделил этого громкоголосого человека, бросающегося с объятьями к каждому гостю. Его багровое от какой-то постоянной внутренней натуги лицо, охваченное жиденькими бакенбардами, выделялось среди прочих лиц мрачным выражением. Глаза его, суженные красными воспалёнными веками, смотрели прицельно точками зрачков, и когда в какую-то из минут взгляды их соприкоснулись, Алексей Иванович даже пригнулся, будто от пули, просвистевшей рядом. Он ещё не знал, что в недалёком будущем этот мрачный человек, по повелению того же Генаши, будет беспощадно ломать его судьбу, но что-то похожее на опасность почувствовал.
А Юрочка, весело отозвавшись на чью-то реплику, снова зашептал, усиливая, казалось бы, беспричинную смуту:
– Заметил, какой у Василиария взгляд? Этот любитель речек и цветочков в заградотряде служил. Из пулемёта по своим метелил!..
– Так зачем же ты в дом его зовёшь?!. – не удержался от упрёка Алексей Иванович.
– Не мне – Генаше он нужен. Он, если не правая, то левая его рука. Надо – восславит, прикажут – в грязь втопчет. Любого!.. Ты жуй, давай! А то Генаша поглядывает. Не любит, когда кто-то шепчется… - Юрочка, оглядывая застолье, улыбаясь всем сразу и никому в отдельности, посмаковал в полных губах дольку лимона, снова склонился: