Идеалист

Корнилов Владимир Григорьевич

– Благодарствуем за хлеб-соль!..

– На здоровье, - невозмутимо ответила Ниночка, торопливо убирая со стола.

Юрий Михайлович направился одеваться, предупредив в ещё теплившейся надежде на примирение:

– Подожди. Пойдём вместе.

– Я спешу, - всё так же сухо ответила жена. – Сполоснула руки, взяла сумочку, не сильно, но с выразительной отчётливостью прихлопнула за собой дверь.

– Однако! – снова подумал Юрий Михайлович, подтягивая к вороту сорочки галстук и прислушиваясь в нарастающей настороженности к удаляющемуся гудению лифта.

2

Юрий Михайлович сорвал с шеи галстук, швырнул к зеркалу. Домашние

неприятности, как бы ничтожны они ни были, всегда нагоняли тоску. Тем более сегодня, когда так некстати прорвалось у Нинули это непонятное «фыр-фыр»! Дело в том, что на службе знали – с утра он на коллегии. По каким-то обстоятельствам коллегию перенесли, о чём из Главка сообщили ему лично и в конце рабочего дня. Таким образом, появилась у него пара свободных часов – Крезово богатство при постоянной нехватке времени! Он уж обдумал, где и как с наибольшей приятностью для тела и души распорядиться неожиданной вольницей, успел даже созвониться, и вот, пожалуйста, весёленький подарочек от милой жёнушки!..

Конечно, он мог бы успеть. Но звонить, заново договариваться, спешить, да ещё в том состоянии, в каком сейчас он был, только позорить своё мужское достоинство.

Он замечал, свидания на стороне легки и удачливы, когда благодушны семейные отношения. Всякие домашние неприятности обесцвечивают даже лучшие порывы чувств.

Юрий Михайлович, не снимая ни сорочки, ни брюк, повалился на диван в отведённой ему под домашний кабинет комнате. Подсунул под голову валявшуюся подушку. Мрачнея от сознания испорченного дня, раздражаясь на семейную жизнь со всеми её закабаляющими прелестями, проворчал: «О, святость, святость, кому она нужна!..» и переменил движение мыслей.

С юношеских лет Юрий Михайлович старался быть прагматиком: возбуждали в нём интерес только приятные необходимости дня сегодняшнего. То, что прошло – уже прошло, то что впереди – ещё наступит, – убеждал он себя, и, в общем-то, избегал возвращаться к тому, что осталось где-то там, позади. Если что-то и являлось вдруг неприятным воспоминанием, тоскливо пережидал, пока память тускнела, и с облегчением отправлял воспоминание в небытие.

Но сейчас, в старании избавиться от тяготившей его досады, он с каким-то даже любопытством обратился мыслью к тому времени, когда наивная его вера в благородство и чистоту человеческих отношений вдруг зашаталась, а затем и рухнула невосстановимо под очевидностью чужих и своих поступков.

Отсчёт своего возмужания Юрий Михайлович вёл с житейского урока, который преподали ему на пятнадцатом году тогда ещё невинной его жизни. Дора Павловна, обеспокоенная летним бездельем сына, определила его в партию таксаторов, собранную из студентов и преподавателей, прибывших из далёкого Воронежа на практику в их лесные угодья. Работали в глухомани, жили мужской компанией при кордоне, в домике барачного типа, поставленным когда-то химлесхозом. В один из вечеров, когда возвратившись с маршрута, все, как обычно, устроились на крыльце, и, лениво переговариваясь, поигрывали в подкидного дурачка, к начальнику партии, завидно крепкому мужику, с добродушным взглядом невозмутимых глаз, явилось чудо: нежданная и потому прекрасная девица.

Так вот вдруг и явилась словно в сказке, - неслышно вышла из смолистой теплоты бора с сумочкой, с плащиком на руке, улыбающаяся, радостная от того, что явилась.

Очарованный Юрочка лишь на мгновение оторвал взгляд от чудесного виденья, но мгновенья хватило увидеть замешательство в лице всегда невозмутимого их начальника.

Девица тут же была достойно представлена, как жена, и волнение, вызванное появлением женщины в суровой компании мужчин, как будто улеглось. Однако, игра, в которую с готовностью включилась и сообразительная гостья, пошла оживлённей, какой-то особый азарт появился в игре, и Юрочка почувствовал это азарт мужского соперничества.

С мальчишеской наивностью он торопился заслужить внимание очаровательной в его глазах гостьи, старался, передавая карты, коснуться совсем не пугливых её пальчиков, а коснувшись, по-глупому громко смеялся и тут же мрачнел: в горле у него пересыхало, когда он перехватывал взгляды ЕЁ и ЕГО. Как угли под ветром разгорались встречаясь их взгляды, и Юрочка догадывался, что только присутствие людей удерживает обоих в относительном отдалении друг от друга. Исчезни они, ненужные свидетели их встречи, и в мгновение эти жаждущие друг друга природные половины слиплись бы, как содвинутые магниты.

Он знал о праве мужа на жену, право это смущало его. Всеми своими растревоженными чувствами он противился праву другого на единственную среди них женщину. С беспокойством следил, как остроносенькая женадевица, будто в иссушающей жажде, всё чаще облизывает язычком нервные губы, и до ознобной дрожи в плечах страшился, что игра за общим столом оборвётся, и все они обречённо разбредутся по своим комнатушкам.

Так и случилось: непререкаемый их начальник решительно отодвинул карты, зевнул, утомлённо сказал: - Всё. Завтра – маршрут. Всем отдыхать! – и первым поднялся. Юрочка ждал, безнадёжно и упрямо ждал, что единственная среди них женщина по каким-то высшим законам равенства и целомудрия останется, не уйдёт, будет в одиночестве, сдержанно и неприкосновенно, любоваться великолепной ночью и огромной луной, завораживающе светившей среди по-медвежьи склонённых сосен.

Но девица ушла, как-то странно улыбнувшись навстречу умоляющему его взгляду. И Юрочка, зная куда и зачем она идёт, не посмел остановить её.

В ту ночь он расстался с отроческой своей верой в святость семейных уз. Тонкая перегородка не могла даже приглушить того, что происходило там, в соседней комнатке, где сошлись ОНА и ОН. Юрочка слышал всё: и лепет, и стоны, и ворочанье тел, и судорожные вздохи и, после наступившего молчания, какой-то истомлённый, ласково-упрекающий её голос:

– Глупый! Струсил перед ревнивой жёнушкой, не захотел взять с собой свою безотказную студенточку. Такого счастья лишил меня и себя! А я вот, взяла и явилась. За тридевять земель полетела, а тебя нашла. Ты рад? Скажи, ты рад?!.

Юрочка снова слышал вздохи, движение на скрипучих досках, которые заменяли им топчаны, и страсть, бунтующая в соседней комнатке, каким-то неведомым образом передавалась ему, до судорог напрягало тело, заставляла корчиться на своём лежаке, припорошенном сеном. Если бы только он мог, он прогрыз бы шершавые доски стены, удушил бы соперника, сам бы прижался к горячему женскому телу, исстанывающему сейчас в объятьях другого.

Домой он возвратился униженный в чувствах, озлобленный умом. Вечерами какая-то смутная сила выводила его в тихие улочки городка, затворяющего к ночи свою жизнь в домах. Настороженно бродил у полутёмных окон, вглядывался в узкие щели между ставнями и занавесками, старался разглядеть движение рук, голов – всё, что скрывало себя там, за глухими стенами и прикрытыми окнами, и всюду, куда ни втискивал он свой измученный взгляд, чудились ему сплетённые тела, шёпот, стоны, зовы – горячечный шелест утоляемой страсти, ползущей от дома к дому, из улицы в улицу, дальше, за город, – по всей земле, где только сходились в уединённости Он и Она.