Идеалист
Шрифт:
Соседей не обижал, и себя в обиду не давал. Миром жил, по справедливости. Старого и малого кормил, одежду ткал-шил, всякие машины делал, чтоб ездить, летать – на всё разума хватало! Детишек всех, что в городах, деревнях нарождались, в школах учил, к жизни справедливой готовил. И жил тот народ в безбедности, в добрых домах, в хлебном довольстве, в ладу с жёнами, землёй, друг с другом. Нравом добрый был, к тому ж доверчив, - кто на недостаток какой пожалуется. Тут же отзовётся, рубашку с себя скинет, отдаст.
Всё бы в лад. Да земля-то широка. Люду разного повсюду расселилось. Среди прочих обнаружился
Вот и угнездился среди море - океанов особый жадный люд. Люто невзлюбил он большой народ за то, что тот по справедливости жил, и богатства, что у него были, общими сделал. Никому в том народе не давали отдельно от всех богатеть, каждый свою справедливую долю имел.
У океанского люда как: ежели не по-ихнему, значит, пригнуть того надобно, на колени поставить.
Испробовали войной на большой народ идти, не получилось. У большого народа и сила в защите оказалась большая. Размахнулся, да так ответил, что полвека по всем землям аукалось!
Тогда решили народ тот непокорный коварством извести.
Всякий, кто излишек в богатстве обрёл, услужников себе закупает. И закупленные эти услужники много годов думали и напридумали наслать на землю, где большой народ жил, дурные ветры, вредные дожди и снега. И стали от этой напридуманной вредности рождаться в здоровом народе эти самые, как их, мутанты.
– Мустанги, дед?..
– Нет, мустанги – это лошади дикие. А это мутанты, уродцы, оборотни по-нашему. Мутанты-оборотни эти приноровились запускать в свой же народ этакие ввёртливые микробы. Залезет такой микроб под череп и начинает изгрызать все светлые думы, которые делали народ единым и сильным. Светлые думы изгрызает, а чёрные думы напускает. И получилось так, что стали люди злобиться друг на друга, каждый собой озаботился, напрочь позабыл, как все вместе жизнь общую обустраивали. Микроб тот умственный и разобщил большой народ, разум затуманил, склонил чужим речам покоряться.
Что ни скажут оборотни, в народе головой согласно кивают. Скажут ему: вы не так, как надо жили! Головами в ответ кивают: да, не так, не так… скажут: плохо было, когда на государство работали! Обманывало государство вас, за работу плохо платило, плохо кормило, лечило, дома плохие строили! И люди, тем микробом попорченные, опять головами кивают: да, плохо, ой, плохо было, заботы о нас никакой не было!
А теперь, говорят им, каждый на себя работать будет. Заводы, землю мы приберём, и что вы наработаете на земле ли, на заводе, сполна на руки от нас получите. И что получите на себя всё тратить будете: хоть пей, хоть гуляй, хоть портки заграничные покупай! Свобода тебе полная, когда ты на хозяина работаешь. Никаких тебе окоротов, ни от секретарей партийных, ни от жен, ни от детей: пей, гуляй, помни – однова живём!..
И опять люди головами согласно кивали: да-да, на хозяина лучше работать. Не надобно ни землёй, ни заводами озабочиваться. Только работай да денежки в карман клади. Хозяин сам пусть о земле да заводах печалится. Мы свою выгоду понимаем!..
Так вот и стал жить тот народ с умом затемнённым
Глядеть стали: что же там, наверху, где эти самые мутанты-оборотни обосновались? Глядят, глаза протирают: боже ж ты мой! Там-то что за райская жизнь! Ничуть на жизнь народную не похожая!
Сгрудились эти самые хитроумные вкруг огромадного стола, что обернулся скатертью-самобранкой от прошлых трудов народных. Сидят, деньги по своим карманам распихивают, да в жадности блины пожирают. Да не просто блины: на блин икру мажут, ещё блином придавливают. Сверху сметаной обливают, да последний блин ещё мёдом сдабривают. Рты-то у них, что ковши экскаваторные, хапнут и не видать, что гору блинов зараз умыкнули.
Борька судорожно вздохнул.
– Ты что? – спросил Макар.
– Вкусно, наверное…
– Кому вкусно, а кому сушь во рту. Так вот и обосновались эти мутанты-оборотни. Во власть вошли. Народ сверху обозревают. Подумывают, как бы ещё ниже е земле пригнуть? Помнят, гордым, великим был когда-то! Прикидывают, как, где ещё поджать, чтоб покорность всеобщая была.
А в народе-то сущая беда! Хлеба на землях не колосятся. Поля – бурьян да лес накрывают. Машины поразвалились. Мужики обратно, как во времена давние, лопатами землю ковыряют. И горше всего. – никакой справедливости не стало. Извернули справедливость мехом вовнутрь, жёсткой мездрой под нос сунули – нате вам, бывшие справедливцы! Кто страну рушил, кто разум народный темнил – в герои возвели. Тех, кто землю от ворога в войне отстоял, по углам разогнали, рты объедками с барского стола своего позатыкали. Не только воинское – человеческое достоинство отобрали. Победу над ворогом – позором, погибелью обозначили!..
Беда, беда пришла к большому народу. Всё порушили, человека скотом - быдлом нарекли, в ярмо загнали. Кнутом крест – на - крест хлещут, чтоб не смели головы поднять…
Сбился голос Макара на хрип, замолк Макар. Как-то вдруг, нехорошо замолк. Тишина повисла в надпечье, будто живого там и не было.
Борька первым заворочался. Протянул руку, деда пощупал.
– Деда, ты чего? – Рукой потянулся, хотел щеку погладить, вдруг закричал: - Деда, ты опять плачешь?!.
Макар убрал детскую ручонку с мокрой своей щеки, обнял внучонка, к себе прижал, сказал внушая:
– Запомни, Борька: плакал твой дед только раз в жизни. Та слеза была от обиды великой. А эта слеза другая. Слеза эта гневная. Очень гневная слеза, Борька!..
НЕ В ДЕНЬ ПОБЕДЫ…
1
Арсений Георгиевич открыл дверь, почти по-родственному растрогался, в взволнованности чувств даже прослезился.
– А ты, молодцом! Один ходишь. И стоишь твёрдо, - говорил Степанов со знакомой хрипотцой в голосе. Даже приобнял Алексея Ивановича, прижал его голову к выбритой, старчески суховатой щеке. Сопровождая в комнату, ненужно тревожился, чтобы не запнулся за угол кушетки или край расстеленного по полу старенького ковра, чем ещё больше смущал Алексея Ивановича.