Идеальные любовники
Шрифт:
Называя себя олигархом-лайт, Антон не то чтобы лгал, скорее сильно преувеличивал. Нет, конечно, нищим он не был, кое-что позволить себе мог – спасибо отцу, полковнику в отставке, сумевшему в девяностые благодаря цепкой хватке и старым связям сделаться директором загибавшегося заводика.
Федор Николаевич взялся за дело с упорством бодрого отставника: раздобыл где-то финансирование, уломал иностранных инвесторов. И дело пошло – заводик, кряхтя и охая, заработал, а потом и вовсе разогнался и стал приносить прибыль. Теперь Федор Николаевич значился уже не просто директором, а совладельцем
Вот и сейчас, после этого свидания, на котором он трясся совсем как бедняжка Дольча перед жаркими объятиями пьяного хозяина, он не может заехать в бар снять стресс, а должен тащиться на какие-то дурацкие переговоры.
Тоша, поерзав, потянулся к мини-бару («Мерседес» представительского класса тоже, разумеется, принадлежал фирме отца и предназначался для встречи важных клиентов) и извлек оттуда квадратную бутылку «Red Label»:
«Промочить горло я имею право или нет? А то от этого пригретого Средиземноморья до сих пор во рту кисло».
– Вы б не пили пока, Антон Федорович, – добродушно пробасил шофер Володя. – Вам же с немцами встречаться через полчаса…
– Поговори мне еще! – взвился Тоша.
По телу разлилось бодрящее тепло, он прикрыл глаза и постарался вызвать в памяти образ Жени:
«Какая она… волшебная, удивительная… Глаза – как камешки на речном дне, а у самых губ родинка. Когда смеется – откидывает голову, и волосы рассыпаются по плечам. Да чего там – влюбился в нее, с первого взгляда влюбился. Теперь только бы не выдать себя – всего-навсего безалаберного сына оборотистого папаши, – а то ведь она, птица высокого полета, и не взглянет на какого-то там старшего менеджера по закупкам сырья на малюсеньком подмосковном заводике».
Дольча, забившись в угол сиденья, не сводила глаз с хозяина, и Тоша, пьяно осклабившись, обратился к ней:
– Зайчишка моя, одна ты меня любишь, одна ты ничего не требуешь. Дай я тебя расцелую.
Машина летела по Новому Арбату мимо сияющих стеклами высоток, мимо дорогих магазинов, рекламных щитов, растяжек и светящихся табло. Смачно чмокнув крольчиху и тут же чихнув от набившегося в нос белого пуха, Тоша приказал шоферу:
– А ну тормозни вон у того кабака, зайду освежусь. Никуда эти немцы не денутся, подождут. А начнут выступать, так мы им напомним 1945 год!
В переговорной, просторной комнате с широким окном, выходящим на главный вход административного корпуса завода, Федор Николаевич Спиричев, коренастый краснолицый мужичок лет шестидесяти, беззвучно матерясь, расхаживал вдоль длинного стола, за которым расселись представители немецких партнеров. Сын опаздывал уже на полчаса.
«Проклятый разгильдяй, опять все на свете проспал и забыл. Делать
– Дорогие коллеги.
В этот момент с улицы донесся шум мотора. Спиричев глянул на паркующийся «Мерседес» и остолбенел: из машины выкатился помятый, расхристанный Антон. Пошатнувшись, он едва не осел на землю, но устоял на ногах и, вытащив из машины крольчиху, пошел ко входу.
За спиной Спиричева-старшего бесшумно возник предупредительный секретарь, и Федор Николаевич, сделавшись совсем уж свекольного цвета, просипел:
– Перехвати засранца и запри в моем кабинете! Бегом! – Обернувшись к немцам, объявил: – Мне только что доложили… Антон Федорович задержался… на переговорах… на… мм… других переговорах…
Секретарь метнулся к выходу, но Тоша оказался проворнее. Тут дверь переговорной распахнулась, и ввалился менеджер по закупкам сырья во всей своей освеженной красе. И без того длинные физиономии немцев вытянулись еще больше, а наследник семейного бизнеса, обведя комнату царственным жестом, объявил:
– А вот и я! Простите, задержался… задержался…
Федор Николаевич, все еще надеясь спасти положение, значительно произнес:
– На переговорах!
Сын удивленно захлопал глазами, пытаясь выискать среди кружившихся пятен источник знакомого голоса.
– Что? – И, узнав наконец отца, с пьяным добродушием произнес: – А, папа, и ты здесь? А что такое? Что такой грустный? Вот знаешь, папа, я тебе все время хотел сказать: сколько я тебя знаю, ты все время грустный и грустный… Как будто ни дна тебе, ни покрышки…
– Так что там, Антон Федорович, на переговорах-то? – засуетился секретарь.
– На переговорах? А, ну да… на переговорах… – Он принялся неловко пробираться к своему месту. – Так знаете ли, господа, переговорили… Очень… э-э-э… прод… продуктивно.
Тоша запнулся о ножку кресла, потерял равновесие и с размаху уселся на спину представителю германской фирмы, грузному мужичку в очках. Тот от неожиданности опрокинул кофе себе на брюки. Началась суета, участники встречи повскакивали с мест. Лицо Федора Николаевича приняло совсем уже апоплексический оттенок.
– О, прошу прощения. Устал… э-э-э… на переговорах. Эти переговоры, знаете ли… Миль пардон, мада… Простите, мусье! – И Тоша, с неожиданной ловкостью стащив с себя рубашку, попытался вытереть ею испорченные брюки немца.
Федор Николаевич ринулся к сыну, проволок по комнате и вышвырнул за дверь, задыхаясь и безуспешно пытаясь выговорить:
– Зас… зас…
На свидание через два дня Тоша явился отчего-то в темных очках. Женя решила, что это для пущей шикарности. Встретиться они договорились на Тверском бульваре, Женя наплела, что дает интервью в кафе неподалеку.
– Здравствуйте, Тоша! – пропела Женя.
Настроение у девушки было замечательное и еще улучшилось, когда Тоша расплылся в улыбке при ее появлении. Они пошли по бульвару к припаркованной у поворота на Тверскую машине. Все скамейки облепила студенческого вида молодежь. На другой стороне улицы жевали мороженое за столиками «Макдоналдса» разомлевшие от жары москвичи.