Идеальные любовники
Шрифт:
– Моя мать.
– Опять мать? Она уже звонила тебе вчера. Ей что, заняться больше нечем?
– Знай свое место, моя мать – это святое. Только попробуй еще что-нибудь о ней сказать.
Мы бешено ссорились, до взаимных проклятий. А потом обязательно страстно мирились. Наверное, было все-таки между нами что-то, помимо животной тяги друг к другу, какая-то трагическая предопределенность судьбы.
Мы не говорили о будущем, не планировали ничего. Было только здесь и сейчас, я и он. До нас доходили, конечно, отголоски глухого недовольства обосновавшейся в Москве чеченской братии. Как же, ведь я,
Всегда трудно определить момент, когда отношения достигают своего пика и все начинает разваливаться, расшатываться, катиться к черту. Когда ссоры происходят все чаще и злее, а примирения уже не являют собой порывов самоотречения и прощения.
Как так получилось, что в моей однокомнатной квартире прочно обосновался шустрый быстроглазый мальчишка лет шестнадцати, ни бельмеса не понимавший по-русски? Ислам сказал, что это его двоюродный племянник, что его нужно пристроить в институт. Я с трудом представляла, как это можно сделать.
– Он что, вечно будет тут жить? – вопрошала я.
– Когда поступит, получит общежитие, – обнадеживал меня заботливый дядюшка. – А пока потерпим.
Увы, терпение никогда не входило в список моих добродетелей. Мальчишка раздражал меня страшно. Целыми днями он таращился в телевизор, включая в основном музыкальные каналы, а завидев Ислама, тут же принимался что-то горячо тараторить по-чеченски. Ислам отвечал коротко и отрывисто, сам же от этих разговоров делался странный, дерганый, злой, и в его обращенном на меня взгляде я все чаще замечала тоскливую безысходность.
Вглядываясь в синие глаза пацаненка, я ломала голову: уж не родного ли сына подселил ко мне Ислам под видом дальнего родственника? И если это так, с кем остался второй его отпрыск? Вероятнее всего, с родной матерью, которая, бедолага, сидит вечерами на крылечке, дожидаясь запропастившегося супруга.
Мальчишку мы поселили в кухне, стелили ему на раскладушке. Ислам при нем отказывался прикасаться ко мне даже пальцем. Это, впрочем, имело некоторые основания. Однажды ночью я пробралась в кухню попить воды в одной коротенькой ночной рубашке, и на меня немедленно уставился любопытный глаз.
Чтобы все-таки предаться плотским радостям, приходилось мотаться по трехкопеечным гостиницам, мыкаться по чужим углам. Деньги, заработанные мною в США, таяли, Ислам же не утруждал себя вливаниями в семейный бюджет. Он не утруждал себя вообще ничем. Он просто находился рядом – и все. Этого, считал он, было вполне достаточно.
В конце концов насморочной ночью в начале апреля нам таки не хватило денег снять номер в самой затрапезной замкадной гостинице, и я, измотанная, осатаневшая, застряла тут же, в заплеванном гостиничном баре, и принялась методично напиваться. Ислам теребил меня, но довольно вяло, а когда выволок-таки на улицу, я, рухнув на мокрую тумбу у обочины шоссе, разразилась потоком брани:
– Никуда не пойду! – с пьяным надрывом кричала я. – Так и буду здесь сидеть. Да! А что? Мне есть куда пойти? В моей квартире твой бедный родственник
Он пытался что-то сказать, я же лишь махала руками:
– Не хочу слушать, наркоман ты долбаный! Как же ты достал меня! Как все это меня достало!
Тогда Ислам резко развернулся и пошел прочь, уверенно ступая по лужам, по остаткам размокшего прокисшего снега.
– Стой! – заревела я в его удаляющуюся спину. – Вернись, сволочь! Я не могу без тебя!
Он же, не оборачиваясь, поднял руку, ловя машину. И тут же перед ним затормозил черный тонированный «Форд».
Я вскочила и побежала за ним, не зная, что сделаю сейчас – расцарапаю в кровь его надменную рожу или упаду к его ногам, вымаливая прощение.
Я видела, как он сел в машину, как та резко тронулась с места, и все равно продолжала бежать, глотая холодный весенний воздух. В оранжевом свете придорожных фонарей мне видно было, как автомобиль резко развернулся на перекрестке и со стороны пассажирского сиденья тяжело выпал какой-то крупный темный предмет.
Не понимая ничего, видя лишь, что машина остановилась, я кинулась вперед и бежала, бежала, пока, споткнувшись об это темное, не рухнула прямо на него.
Я поняла, что это Ислам, даже раньше, чем различила в темноте его бескровное лицо. Он лежал на спине – грузный, неуклюжий, неживой. Я хотела закричать, но лишь хрипло всхлипнула.
Еще надеясь, что он просто оглушен, потерял сознание, когда его выкинули из машины, я все же продолжала ощупывать его тело в поисках раны. И, разумеется, нашла – ножевое ранение в живот. Нужно было что-то сделать – вызвать «Скорую», наложить повязку. Я металась между брошенным автомобилем без номеров и истекающим кровью Исламом. Проклятое безденежье последних недель – мой номер давно был заблокирован! И ни одной машины, которую можно было бы остановить, прося о помощи.
– Вот и все. Этого ты хотела, да? – словно во сне, услышала я голос за спиной.
Обернувшись, я разглядела во влажной темноте белое лицо Дени – заострившиеся скулы, страшные остановившиеся глаза.
– Ну что ты так плачешь? Зачем убиваешься? Он ведь никогда не любил тебя, у него жена в Грозном и младший сын. А этот пацан в твоей квартире – его старший. Он зацепиться за тебя хотел, чтобы всех в Москву перетащить. Он дерьмо! А я люблю тебя, и ты меня любила, пока он не появился. Я говорил, что уничтожу его, уберу с пути. И сделал это! Теперь ты только моя.
– Как ты здесь оказался? – спросила я почти безучастно.
– Я следил за вами, все время следил! Я знал, что он все равно тебя бросит…
– Дай телефон! Нужно вызвать «Скорую»… – Я шагнула к нему, но он отступил. – Дурак, он же истечет кровью! А тебя посадят за убийство!
Я попыталась выхватить телефон – он оттолкнул меня. Мы боролись отчаянно, безмолвно, хрипло дыша. Наконец мне удалось завладеть трубкой, я метнулась в сторону и побежала, на ходу набирая номер.
Мутный рассвет нагнал нас на обочине шоссе. Полчаса назад Ислам перестал дышать, так и не придя в сознание, – не было никакого смысла оставаться и ждать приезда «Скорой». Дени шел рядом и, не умолкая ни на минуту, бубнил: