Идем на восток! Как росла Россия
Шрифт:
Но чуть что, упирался рогом. Нет, царем не назывался – и по ходу таки выяснилось, что сообщает такое только Иван Матвеевич, после чего тему прикрыли. Да, старшин менял, но один сам просил, а второй баб губил, причем его, Ваули, родственниц, – стало быть, только из мести. Вот чего отрицать не мог, это «самого главного старшинства». Ну и не отрицал. Виноват, готов отвечать. В итоге «защитнику ненецкой бедноты и троим его соратникам», с учетом всех обстоятельств, отслюнили каторгу «до вразумления», а не «без срока», как просил Березов. А затем Ваули, как поется в ненецких сказах, «сгинул, как пущенная стрела». Кроме того, что позже, отмотав с дюжину годов, герой был выпущен на «химию» где-то на Ангаре, никаких упоминаний о его судьбе в архивах не сохранилось.
При одном условии
Простая,
А потом, как водится, пошли варианты с нюансами. В трудах «до 1917 года» Пиеттомин, ясно, уголовник, шарлатан и «подстрекатель». Каковым, глядя сквозь определенную призму, безусловно, был. После того, опять ясно, народный герой и лидер одного из ярких эпизодов классовой борьбы угнетенных с угнетателями. Что тоже, конечно, верно, что бы он сам на сей счет ни думал. С недавних пор появились новые версии: то ли вождь ненцев в борьбе с угнетателями-хантами, то ли вообще сознательный борец с «российским колониальным игом». А есть и такое мнение, довольно обоснованное, что имели место купеческие терки вокруг Обдорской ярмарки на предмет передела сфер влияния и так далее, самоедского же каторжанина просто использовали вслепую. За – по Остапу Ибрагимовичу – болвана в старом польском преферансе. В общем, что нужно в данный момент, то и предлагают. На любой вкус. Помнится, какой-то прыткий деятель даже накатал на сию тему авантюрный роман с отчетливым русофобским духом.
Но интерпретации интерпретациями, а факты вперед. События в далеком, нищем, диковатом крае всерьез заинтересовали Николая Павловича, велевшего разобраться досконально, и, при всей занятости, за следствием следившего. Так что разобрались по совести. Двадцати двум бунтовщикам, ждавшим кнута, приговор смягчили до минимума, по факту, подарив жизнь, а по отбытии наказания – и свободу. Раскручивать аресты не стали, «поелику те самоеды основным числом в скопище шли, надеясь семья пропитание добыть», а оленей, отданных «самым главным старшиной» бедноте, велено было «не разыскивать и хозяевам не возвращать, а убыток им списать на ясак». Из казны, значит. А старшина Садоми Ненянгин – помните такого? – за убийство младенца и «бабы инородки» пошел на вечную каторгу как миленький, хотя и был ближе близкого Тайшиным. Да и самому Ивану Матвеевичу, дворянину и князю российскому, не слишком поздоровилось. Все, собранное сверх нормы, пришлось вернуть подданным, князиньке же (за попытку скрыть убийство и коррупцию) вынесли строгое взыскание с указанием на неполное служебное соответствие «под опасением за повторение неизбежного строго по законам наказания». И, наконец, получил на всю катушку – за пьянство, за халатность, за «обиды инородцам», за «интерес к Тайшиным», – пресловутый заседатель Соколов. Вылетел со службы с «волчьим билетом», и кердык.
В общем, называя вещи своими именами, в конечном итоге все наиболее причастные так или иначе, но получили по заслугам. Не в отвлеченном смысле, а в самом что ни на есть земном. Восторжествовал закон. Думается, сделать больше не под силу было и государю. Но, если честно, большего и не надо…
Глава XXVII. Братаны (1)
Вернемся, однако, с Ямала в Сибирь.
Все краски заката
Как известно, нищий сиротка из рода Борджигийн, всю жизнь прилежно трудясь и не пьянствуя, в итоге более чем преуспел, оставив детям немалое семейное предприятие и подробнейшие инструкции, как обустраивать унаследованное, дабы не остаться на бобах. Однако, если дети еще более или менее понимали, что к чему, то уже внуки пустились во все тяжкие, а потом все пошло лавиной, фирма лопнула и спасать что-то было поздно. В середине XIV века династию Юань попросили даже из Китая, и владения монголов вновь ограничились родными местами. Настали времена, похожие на те, когда юный Темучин только начинал карьеру. Две Монголии, восточная и западная, и каждая разделена на уделы: на Западе (Джунгария) – четыре, на Востоке (Халха) – семь, и это еще только самые крупные. А стоило появиться претенденту на роль объединителя, на него кидались всей сворой. Естественно, при активной помощи внимательно отслеживающих тенденции ханьцев. Правда, однажды прилетел орел. Князь Бату-Мункэ сумел обыграть всех, объединил все земли, принадлежавшие великому пращуру до его первого похода на Поднебесную и, приняв титул Даянхан (хан Великой Юань), целых 64 года внушал страх соседям. Впрочем, атаковать не рискнул, а после его смерти страна вновь раскололась, теперь уже окончательно, и не на две, а на три части, причем на отныне отдельном Юге независимых княжеств насчитывалось без одного полсотни.
И более о странном не мечтал никто. Алтанхан, князь Тумэта, самый сильный и знаменитый из внуков Даянхана, создал прочное, богатое, сильное владение, но идти дальше не рискнул, сознавая, что китайцы так или иначе погубят. Прочие добились меньших успехов, но рассуждали так же. А потом главной проблемой стали маньчжуры, справедливо рассудившие, что им с монголами в одной берлоге не выжить, и начавшие обкусывать соседей. Первым рухнул Юг. Храбрый и мудрый Лигданхан с сыном Эчже, проиграв коалиции прикормленных маньчжурами родственников, погибли, родственнички избрали ханом маньчжурского владыку, и южная Монголия навсегда стала частью Империи Цин.
С прочими пришлось повозиться. На сей раз попытку объединения предпринял запад. Ойратский Батур-хунтайджи («хан всех князей») попытался убедить владык Халхи в том, что поодиночке не устоять, и почти сумел: 44 владения дали согласие поднять его на белой кошме. Но ненадолго. Какая бы династия ни сидела в Чжуннанхай, политика Китая неизменима, и в степи вновь брат пошел на брата, а когда сильная (ибо единая) Джунгария, как именовалось ханство ойратов в 1688-м, при великом Галдане-Бошокту, попыталась поставить точку силой, западные князья предпочли лечь под Цинов, которые были далеко и казались милостивыми.
Впрочем, далекую северную периферию, граничившую как с Джунгарией, так и с Халхой, весь этот эпос волновал мало. Разве что эхо докатывалось. Жившие там племена, именовавшиеся сперва «хойин иргэн» и «кэхэрин», а потом, обобщенно, «бураа’д», то есть «лесные», были мало связаны с владыками степи, а после смерти Даянхана вообще отдалились. Хотя и пребывали в зависимости от князей Халхи, будучи их «кыштымами». Это была очень интересная система зависимости, немного похожая на европейскую классику с феодальной лестницей, обязанностью вассала служить и платить, а сеньора – защищать и помогать, и принципом «вассал моего вассала – не мой вассал».
Но не совсем, потому что в отношениях «высший – низший» пребывали не люди, а целые кланы и племена. При этом племена, имевшие кыштымов (тунгусы и тыва-сойоты), сами могли быть кыштымами сильных соседей, а у тыва и тунгусов, в свою очередь, были свои кыштымы (конечно, не монголы). По традиции, кто свои обязанности исполнял исправно, мог рассчитывать на спокойную жизнь (много позже, уже состоя в подданстве России, некоторые бурятские кланы просили начальство позволить давать ясак не только «белому царю», но и соседнему кутухте, «дабы от мунгальских людей разоренья им не было»).