Идол прошедшего времени
Шрифт:
Но что оставалось делать?!
В городке Стародедове, где располагался РОВД, Кленский без толку проторчал полдня. Он долго и обстоятельно пытался что-то объяснить, жаловался на Алису…
Разговаривавший с ним милицейский чин, как выяснилось, знал Алису лично. Но, несмотря на сильное впечатление, которое производила на всех без исключения мужчин Алисина стать, признать ее аргументы — что территория вроде бы уже и не мширская! — чин не спешил. Заявление не принял и на жалобы Кленского
— Но вы должны что-то сделать?! — риторически возопил Кленский.
— Должен… — как-то не очень уверенно произнес милиционер. — Мы и сделаем. Разберемся, не волнуйтесь. Поставим вопрос, выясним наконец, чья это территория.
— Вообще-то спорные территориальные вопросы решаются, как мы знаем из истории, веками, — уныло заметил Кленский.
— Мы постараемся быстрее, — успокоил его милиционер.
Наверное, надо было продолжать настаивать, куда-то еще ехать, требовать расследования, жаловаться на нерадивых милиционеров…
Но на Кленского напало странное безразличие. Сначала он еще по инерции корил себя, что не слишком решительно давит на милицию. Но потом под натиском этого беспрецедентного равнодушия к человеческой жизни журналист словно сломался.
«Может, Корридов и прав, что ему интереснее «там», в бронзовом веке, — думал он. — А ну их всех… Лето и в самом деле коротко!»
И он поехал обратно к Корридову с известием, что соседняя с Мширой область тоже упорно не хочет признавать труп «своим». Опасаясь, в свою очередь, за собственную «кривую преступности».
Как выяснилось позже, не без оснований… Бюрократическое чутье оказалось верным.
Того, что произошло потом, никакая «кривая» бы не выдержала.
— Дело опять затягивается! — объявил Владислав Сергеевич по возвращении своим «коллегам».
— И что теперь?
— Нейланд будет с нами, пока не разрешится территориальный спор между двумя областями.
— Ждем-с… — раздался чей-то несколько нервный смех.
А Арсений Павлович только махнул рукой и ушел.
— Правда, вопрос все-таки решается, — подсластил пилюлю журналист.
— Однако… Что будем делать — в ожидании? — начал переговариваться народ.
— Может, с утречка свалим отсюда?
— А Корридов? Оставим его одного?
— Ну, не знаю…
— А Яша? Так и оставим его в палатке?
— Я остаюсь! — выпалил Миха, чувствовавший себя в сложившейся напряженно-криминальной обстановке как рыба в воде.
— Я тоже остаюсь с Корридовым, — сдержанно произнес студент-археолог Вениамин. — Материал идет классный. Жалко бросать! Вдруг идол объявится?
— Да, имеет смысл остаться, — поддержал его и Саша.
Тарас Левченко только молча кивнул в знак согласия.
— И мы остаемся, — хором сказали Прекрасные Школьницы.
— Пожалуй, я тоже останусь… — неуверенно произнесла наконец Вера Максимовна. — Я остаюсь с детьми. Тем более что вопрос поставлен.
И
А Кент при виде такого единодушия сел и, задрав голову, завыл.
Для пса это был почти приговор. Надежда вернуться в цивилизованную жизнь была для него, по всей видимости, разбита вдребезги.
«Привычка — удивительная вещь, — думал Кленский. — То, что в первый момент казалось всем нам невероятным — в двух шагах от тебя труп! — теперь, спустя довольно незначительное время, вроде как и ничего».
Сам-то Кленский был, в общем, рад. Он-то очень хотел остаться…
Не из-за идола. Из-за нее — из-за Виты! Из-за нежданно-негаданных, странных, но таких притягательных встреч-молчаний.
В его жизни появилась «она».
Кленский всю жизнь был уверен, что любовь — это фантазия сочинителей. И что вообще в литературе все описано неточно. Да и не может быть в ней, литературе, никакой правды. Факты скучны и малоинтересны сочинителям. А недоразумения и претензии возникают оттого, что люди пытаются получить в художественных вымыслах отчего-то именно достоверные сведения. Вместо того чтобы пользоваться энциклопедиями.
Теперь же в любовном дурмане, который на него так неожиданно накатил, он был вынужден признать: кажется, она существует! Его любовь была реальна, достоверна. Как факт, сообщенный энциклопедией.
Вечером в палатке, поправив свечу, он снова открыл том Рене Менара. Уже не наугад. И некоторое время рассматривал луврскую античную вазу с изображением вакханок…
«…ветер играет ее локонами, струящимися по плечам», — прочел он. И, улыбнувшись, закрыл том.
Жизнь была лучше книги. Он ждал новых встреч.
Глава 8
Материал шел действительно — студенты были правы! — классный.
Это была настоящая пруха. Находки сыпались как из рога изобилия, словно кто-то наворожил. Вот оно, археологическое счастье: то нет или мало — и скука; а то вдруг одно за другим… Чуть покопал — и почти сенсация.
И даже Яша Нейланд как-то отодвинулся на второй план.
Новый рабочий день ознаменовался еще одной интересной находкой.
На первый взгляд это был обыкновенный глиняный черепок. Но Корридов отчего-то долго тер его щеткой, потом послал кого-то из девушек к реке помыть, а когда она вернулась и вручила ему этот вымытый черепок…
Он торжествующе ухмыльнулся!
— Можно и мне взглянуть? — заторопился Кленский.
— Пожалуйста! — Корридов передал ему находку.
Это была плоская глиняная пластинка, похожая на печенье. На поверхности нанесены точки. Теперь, когда глина была очищена от грязи, это было ясно видно.
О происхождении точек догадаться было нетрудно: очевидно, художник «тыкал» травинкой по мокрой еще глине.
— Если посмотреть повнимательней, точки складываются в рисунок! — заметил Корридов.