Идолопоклонница
Шрифт:
Женя подбрасывала носком туфли опавшие листья. Ей нравился шорох, который они создавали, ей нравился запах осени — когда природа еще не замерла от мороза, но уже понемножку начала готовиться к тяжелым временам. Деревья еще не были голыми, но кроны уже значительно поредели, а главное — существенно поменяли окраску. Еще попадались и зеленые, но большею частью лес пожелтел, кое-где покраснел. А если опустить голову и посмотреть под ноги, взору открывалась немыслимая красота: пышный нерукотворный ковер безумной расцветки. Женя выбирала из массы листьев самые большие и красивые листы, и собирала их в букет. Букет был уже большой, уже едва держался в руке на коротеньких черешках, но она снова и снова поднимала листья и, роняя старые, подкладывала
Наверное, Он посчитал, что они уже достаточно далеко удалились, потому что, не окликая ее, не останавливая, приобнял сзади, обдав шею жарким дыханием. И в эту минуту Женькины пальцы расцепились, листья художественно рассыпались у ее ног. Но она этого уже не видела, потому что от счастья ли, от удовольствия ль плотно зажмурила глаза, с головой погружаясь в иное измерение, где были только она и Он, безымянный…
Их роман быстро набирал обороты. Пока не похолодало окончательно, пока небо не разразилось дождями, влюбленные едва ли не каждый день после школы бежали в парк и, как в первый раз, удалялись подальше от любопытных глаз, на свою крошечную полянку. Потом закончилась Женькина практика, и Он стал встречать ее у института, на глазах у всех целуя и прижимая на грани неприличия. Если была возможность, они ехали к Женьке домой, потому что у Него дома всегда была мама. Иногда он брал у друга ключи от комнаты, и тогда они, с трудом пробравшись мимо бдительной вахтерши, закрывались от всего мира в тесной общежитской комнатушке, без конца поглядывая на часы, потому что у друга имелись свои далеко идущие планы на комнату. Если же срывались оба варианта, им приходилось прятаться в институтском закутке черного хода под лестницей, но там можно было только пообжиматься жарко-жарко, распалить друг друга, довести едва ли не до умопомрачения, а потом вдвоем страдать от взаимной неудовлетворенности, потому что по лестнице то и дело кто-то шастал, шаркал ногами и грозил раскрыть их маленькое убежище…
Сказка закончилась до неприличия банально. В начале весны Женька радостно объявила любимому:
— Я, кажется, беременна. Ты представляешь, у нас будет маленький!
Ах, как наивно лучились от счастья ее глаза! Она-то была уверенно, что и Он обрадуется тому, что их любовь не пропала даром, что плод ее, их любви, уже живет своей маленькой жизнью в ее плоском пока еще животике. Но Он почему-то не обрадовался, только чертыхнулся злобно…
И по сей день удивлялась Женя, как же в ту минуту не лопнуло пополам ее сердечко? Как же так, ведь Он не уставал повторять ей о своей любви. Да и не только слова говорил красивые, но и весьма красноречиво демонстрировал свои чувства на публике. Запросто мог прямо на перемене подхватить ее на руки, закружить, закричать на весь этаж:
— Женька! Я так соскучился!!!
Ей ведь все студентки завидовали. Даже ближайшие подружки Лариска Сычева и Любаша Пивоварова были чуточку влюблены в Него. И разве ж она могла сомневаться в Его чувствах после столь откровенных проявлений чувств? Ведь даже преподаватели знали об их отношениях. Ведь ровным счетом ни единого человека во всем институте не было, для кого оказалась бы новостью их любовь. Ведь так красиво ухаживал, так открыто демонстрировал чувства! Ведь в буквальном смысле на руках носил! И вдруг…
— Лар, — в отчаянии воскликнула Женя. — Что делать? Господи, что же делать, а?
Лариса, чуть отведя взгляд в сторону, словно бы по большущему секрету подсказала выход:
— А что тут еще делать? Сама знаешь. Не ты первая, не ты последняя.
Женя
— Аборт?! Да ты что, никогда!
— Ну, знаешь, подруга, это ведь тебе решать. Все эти мои подсказки, советы… Сама понимаешь — это ведь пустое место. Потому что решение принимать все равно будешь только ты. Да мне ведь и сказать — раз плюнуть. Я могу сколько угодно сочувствовать, сколько угодно советовать, но проблема-то все равно останется твоей. Тут подружки не помогут. Потому что рожать придется тебе, а не мне. Вот только ты подумай сперва хорошенько: сама, одна, без всякой помощи. На твою мамашу разве можно надеяться? Вот и думай, как ты одна ребенка будешь тянуть. Вытянешь ли?
Женя по-прежнему испуганно, но серьезно задумавшись над словами подруги, произнесла:
— Аборт… Ой, Лар, это же мой ребеночек, мой!
— Знаю, что твой. А что делать? Что ты сама предлагаешь? Ну, родишь ты его, и что? Кому он будет нужен? То, что от папаши его ты помощи не получишь — аксиома, не требующая доказательства. Если уж человек сказал 'не хочу', значит 'не хочу', и ничего ты с ним не поделаешь. Сама ты работать не сможешь, потому что придется сидеть с ребенком. А на что жить? Думаешь, можешь рассчитывать на мамашу? Она вообще в курсе?
— Ты что?! — испугалась Женя. — Ты что, что ты?..
— Вот видишь. Стало быть, ты и сама не ждешь, что она обрадуется. Ну, скажем, деньгами-то она вынуждена будет помочь, куда она денется — не выгонит же она тебя беременную на улицу. Зато ты представляешь, какую она тебе обстановочку создаст? Ох, Женька, я б на твоем месте просто сделала аборт. Приятного, конечно, мало, но все проще, чем до конца дней расплачиваться за кратковременное удовольствие, проведенное в постели с его папашей.
— Ой, Лар, но это же мой ребеночек, как же ты не понимаешь?!
Однако в Жениных словах уже не слышалось былой уверенности.
Впрочем, крест ставить оказалось рано. Он вернулся. Он понял, что без Женьки ему будет гораздо хуже, чем с ребенком. Он осознал свою ошибку: опять же в присутствии сотен глаз на коленях просил прощения. Он вернулся! Могла ли Женя его не простить?! Ах, какой радостью обливалось сердце, когда они выходили из дому вместе с Ним! И Жене не надо было скрывать от посторонних глаз заметно выпирающий животик, потому что рядом с нею шагал будущий муж, отец ее ребенка, такой мужественный, такой решительный! Он ведь уже и вещи перевез в их с мамой скромную однокомнатную квартирку, потому что у его родителей было еще теснее, ведь у него был еще младший брат.
Стоит ли говорить, что Ираида Алексеевна, Женькина мать, не обрадовалась перспективе в ближайшие месяцы стать бабушкой? Она практически каждый вечер бушевала на кухне, возмущаясь тем, что подлая Женька решила сделать ее в тридцать семь лет бабушкой. Даже наличие мужа, вернее, без пяти минут мужа, не могло успокоить ее гнева. Но Женя словно бы не замечала этого. О, пусть мама ворчит сколько угодно, главное то, что Женька была баснословно счастлива! Сама не могла поверить в то, что проблема, казавшаяся неразрешимой, разрешилась таким замечательным образом.
Только одно ее огорчало — никак не удавалось выбрать время для похода в загс. Она-то готова была в любую минуту сорваться с места, а вот у Него, у нынче безымянного, все никак не получалось выбрать время. И правда, как будто сама судьба не позволяла ему сделать самый важный шаг: то последняя, очень важная курсовая, то подготовка к госэкзаменам. А к ним ведь нужно очень серьезно готовиться, ни одной консультации пропустить нельзя. Но вот скоро Он сдаст экзамены, получит диплом, и тогда…
Жене не довелось поздравлять его со столь знаменательным событием, как сдача госэкзамена. Потому что за неделю до него Он вдруг с самого утра куда-то засобирался. Только проснулся, и, не позавтракав, не выпив даже чашки кофе, стал складывать свои вещи в объемную сумку. Женя даже не успела ничего спросить, Он сам ответил: