Идолы
Шрифт:
Мне хочется броситься к Епископу и обнять его, а потом врезать ему как следует по физиономии за то, что он живет, тогда как падре умер.
— Нам нужно о многом поговорить. — Епископ с терпеливым видом откидывается на спинку своего стула, и та потрескивает. Он ждет, пока я возьму себя в руки, и мягко улыбается. Точно так же, как падре. — Ты такая юная, Долли. Намного моложе, чем я представлял. Моложе, чем можно было подумать, читая письма Флако. Ты выглядишь недостаточно взрослой для того, чтобы возглавлять Сопротивление грассов.
— Да разве я это делаю? — Я смахиваю со щек слезы, пытаясь сидеть прямо, как пожелал бы падре.
— А как еще это назвать? Отдыхом?
— Не знаю. Может, выживанием?
Епископ улыбается мне:
— Мне кажется сейчас, что я знаю тебя с самого детства. Брат говорил о тебе так, словно ты была его дочерью. А потом, после того, что случилось в Хоуле… — Епископ пожимает плечами. — Ну, ты ведь знаешь, как солдаты болтливы. Так что историй можно услышать множество. И это совсем не то, о чем рассказывал брат.
Он говорит о моей силе. Вот о чем. Епископ не знал о моей силе.
Я не в состоянии думать. Человек, что сидит напротив меня, слишком сильно напоминает мне старого священника из миссии Ла Пурисима, которого я с детства любила как отца. И наверное, я догадалась обо всем сразу. Ну, какая-то часть меня. Еще до того, как Епископ сказал хоть слово, до того, как я очутилась на жестком деревянном стуле, на котором теперь сижу. Вот поэтому я так быстро ему поверила, сама не понимая, почему это так.
Флако. Ну конечно. У него было прозвище. Худышка. И семья. Брат. Родители.
Наверное, из-за того, что я не предполагала когда-нибудь снова увидеть падре, я и не узнала его брата, стоявшего прямо передо мной.
Не узнала и самого падре — в юности. А следовало бы.
Флако.
Я улыбаюсь и смотрю на Епископа, теперь уже действительно внимательно смотрю на него. И так отчетливо вижу лицо падре, как будто сижу перед ним.
И более того.
Все это. Это мгновение. Мне кажется, что все это уже было прежде, но это не так. Это не воспоминание, пока нет. Это все еще просто ощущение.
Я показываю на серебряные значки на отворотах Епископа. Те, что похожи на три буквы V.
— Что это?
— Знак различия грассов. Он говорит о том, что я могу командовать людьми и должен защищать жизни.
— Но форма. Очертания. Что они означают? Я никогда раньше такого не видела.
— Ты никогда не встречалась с офицерами грассов?
— Только с Фортисом.
Епископ старается сдержать улыбку.
— Да, конечно. Ладно. Полагаю, в определенном смысле это правда.
— Так что с формой?! — не желаю отвлекаться я.
Епископ откалывает значок со своего воротника и протягивает мне:
— Разве ты сама не видишь, Долория? Это птица.
Я верчу его в пальцах — гладкий, прохладный, изящный.
— Но я думала, что все птицы погибли. — Я хмурюсь. — Они упали с неба. Перед Тем Днем. Падре… Твой брат… Он так мне говорил. — Я с трудом произношу слова.
— Не все. Только те, что оказались поблизости от Икон. А эта птица — надежда. Эта птица означает веру в то, что они вернутся. Что однажды Земля снова будет принадлежать человечеству.
— И птицам, — добавляю я.
Епископ улыбается:
— Конечно, и коровам, и свиньям, включая всех детей Рамоны.
— Он любил эту глупую свинью, — говорю я, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
— Конечно любил. Ее назвала Рамоной наша мать. Он тебе не рассказывал об этом?
Я тоже улыбаюсь.
А Епископ продолжает:
— Все это и представляет вот эта птица. Жизнь для всех нас. И то, за что стоит сражаться, и даже то, ради чего стоит умереть.
Он говорит точно так же, как его брат, этот Епископ. Они так похоже разговаривают.
— Ты действительно в это веришь?
Меня вдруг охватывает любопытство, может ли он и меня заставить верить во что-то. Как заставлял падре много лет подряд.
Они не могут этого сделать, говорю я себе. Больше не могут. Как бы мне самой этого ни хотелось.
— Надежда — существо с крыльями. Это строчка из одного старого стихотворения. Кажется, Эмили Дикинсон. — Епископ усмехается. — Возможно, она тоже была бунтаркой.
Я возвращаю ему значок.
— Ты не ответил на мой вопрос. — Мне неприятно это произносить, но ведь это правда.
— Ты должна надеяться. Ты должна верить, что все станет лучше, что есть причина продвигаться вперед.
— Но так ли это? Ты действительно так думаешь? Несмотря на Дом Лордов, и Посольства, и отсутствие энергии, несмотря на корабли, и Иконы, и стройки, и Безмолвные Города? — (Епископ кивает.) — После того, что они сделали с твоим братом? И с Фортисом?
Эти слова вылетают прежде, чем я успеваю поймать себя за язык. Епископ постукивает по бухгалтерской книге, лежащей на его столе.
Даже эта книга напоминает мне о падре. И даже потеря Фортиса напоминает мне о потере падре.
— Это не так-то просто, — наконец говорит Епископ с улыбкой. — Надежда — хрупкое существо. Но без надежды нет ничего. Надежда — это то, за что мы сражаемся.
— У меня нет времени на пустяки. Я просто стараюсь выжить, — отвечаю я, — как и все остальные.