Иду над океаном
Шрифт:
Здесь была отводная дорога, по ней осенью с полей вывозят зерно. Она тянется на многие километры, и по ней он возил генерала Волкова в ближайшую часть, когда они хотели сократить дорогу. Он свернул туда и повел машину, ничего не видя перед собой. Потом он остановил машину и уткнулся лицом в согнутую на рулевом колесе руку. Наталья сама взяла его голову обеими своими ладонями и посмотрела ему в глаза близко-близко, так близко, что он ничего, кроме ее глаз, не видел. И это было удивительно: семнадцатилетняя девочка оказалась старше его — она была старше его прежде в своей капризности, была старше потом, в страхе, что испытывала в его присутствии, она оказалась старше и проще в любви,
Мотор заглох, в открытые окна тек густой, прогретый солнцем, насыщенный запахом зреющего хлеба и спелых трав воздух. И это всего в нескольких десятках метров от шоссе, по которому с гулом проходили тяжелые машины.
Наталья вышла из машины — прямо в степь, словно ступила в воду. Некоторое время шла одна, не оглядываясь, и колосья закрывали ее до пояса. Потом Володька догнал ее.
— Прости меня, — сказал он, не дотрагиваясь до нее. Она отрицательно покачала головой. Он повторил еще раз: — Прости… — Наталья снова отрицательно покачала головой и вдруг шагнула к нему — их разделяло только полшага. Она обняла его и сказала:
— Что бы ни случилось — я твоя, Вовка. Твоя. Я сразу была твоей. И если бы ты захотел… Если ты захочешь… Не жалей меня… Это на всю жизнь. На всю жизнь, понимаешь…
Вверху брел вертолет, нехотя перемалывая лопастями огромного винта выцветшую синеву неба. И она подумала, что летчики видят их двоих, видят брошенную машину с распахнутыми дверками. Но она, ликуя мысленно, как клятву произнесла: «Ну и пусть видят! Пусть весь мир видит… Он — мой! Навсегда, потому что я его завоевала…»
Не заметить эту женщину, сидящую в стороне от всех на широкой и пустынной скамейке, Волков не мог. Казалось, время для нее остановилось и не двинется, покуда не додумает она до конца свою трудную мысль или не увидит то, что так страшно хочется ей увидеть.
И Волков догадался, что это мать мальчика, которого сегодня, может быть, уже сейчас, в эти самые минуты, оперирует Мария. Скорее всего то, что в последнее время он много думал о своих отношениях с женой, о ее праве распоряжаться судьбой их семьи, помогло ему. Не было уже в нем прежней решимости сказать ей о своей горечи. Да и горечь куда-то делась. Он хотел попросить халат и подняться наверх, теперь же не стал этого делать. Помедлил несколько мгновений на ступенях и осторожно, точно кто-то мог помешать ему, спустился вниз.
Артемьев из машины не выходил. Волков даже забыл о его присутствии здесь. Но, увидев, что Артемьев смотрит на него из полумрака автомобиля, он оглянулся на окна операционной. Он знал, что операционная помещалась на втором этаже, да и окна ее отличались от иных: они чем-то были похожи на окна стартово-командного пункта — такие же огромные и чистые, открытые свету, словно людям за этими окнами нужно видеть все пространство до самого горизонта. Он помедлил и повернулся, потянулся всем своим грузным телом к этим синеватым от чистоты окнам…
Операционная сестра стерильными уже руками завязывала на Марии Сергеевне сзади халат. И в это мгновение Мария Сергеевна поймала взгляд своего ассистента. Он показывал ей глазами на окно. Она посмотрела туда и увидела посередине небольшой площадки перед клиникой мужа и машину поодаль. Она приблизилась к окну с поднятыми до уровня лица руками в перчатках. Волков смотрел сюда, на окна, но она не могла понять, видит ли он ее.
В это мгновение позади, из глубины операционной, ее позвали к операционному столу:
— Мария Сергеевна, можно начинать.
ПАВЕЛ ХАЛОВ
«Иду над океаном» — роман дальневосточного писателя Павла Васильевича Халова, хорошо известного читателям по сборникам стихов, повестям и роману «Последний циклон».
Павел Халов родился в 1932 году в Ленинграде. Работа его отца, военного инженера, была связана с частыми переездами. В годы Великой Отечественной войны семья Халовых жила в Уссурийске, затем в Хабаровске. Рано началась самостоятельная жизнь будущего писателя. Было трудное военное детство с побегами из дома на фронт, с беспризорщиной. А завершилось все это детской трудовой воспитательной колонией в Амурской области. Там П. Халов окончил семилетку. В 1947 году он приехал в Хабаровск и поступил на художественно-графическое отделение педагогического училища. Однако не окончил его. Снова, как и в годы войны, потянуло к странствиям, к романтике преодоления испытаний. Он сделал попытку поступить в военно-морское училище, но не прошел по зрению. Вернувшись в Хабаровск, окончил среднюю школу, затем — военное училище. Несколько лет работал в уголовном розыске.
Еще в колонии Павел Халов наряду с рисованием пытался писать стихи. Эти опыты продолжались и в последующие годы. А в 1957 году вышла его первая поэтическая книжка — «На окраине». А потом были другие сборники — «Если я промолчу» (1959), «Три огонька» (1960), «На краю Азии» (1964). Последний сборник его стихов — своеобразный итог его поэтического творчества — «Бессмертник» вышел в Хабаровске в 1967 году.
Поэт много ездил по краю, бывал на Севере, ходил матросом на рыболовецких судах, и эти странствия, встречи с людьми суровых и мужественных профессий не только давали ему запас наблюдений, обогащали впечатлениями, но и помогли определить взгляды на жизнь, на задачи писателя. Об этом сам поэт говорит в стихотворении «Зрелость».
Четыре моря за плечами, Сто тысяч ветров впереди… Остались мелкие печали У океана на груди. В каютах тральщиков попутных И на охотском берегу Взрослей я сделался как будто И жить, как раньше, не могу…С 1959 года П. Халов обращается к прозе и остается ей верен до сих пор. В начале 60-х годов выходят в свет его повести — «Всем, кто меня слышит» и «Пеленг-307».
«Всем, кто меня слышит» — это повесть о рождении единого, дружного, стойкого коллектива, сплотившегося в суровых испытаниях, о формировании характера, о том, как приходит к человеку зрелость.
Рыболовный траулер «Алмаз» попал в десятибалльный шторм, и долгие часы, проведенные в борьбе со стихией, сроднили его экипаж, людей, которых раньше «ничто не связывало… каждого надо было воспринимать в отдельности».
Отвергая ложные, поверхностные представления о «морской романтике», писатель утверждает красоту подлинного гуманизма, силу сплоченного человеческого коллектива.
«Пеленг-307» — тоже повесть о море, о рыбаках. Наряду с трудной судьбой механика СРТ «Коршун» Семена Баркова, пережившего тяжелую психическую травму, прошедшего «испытание страхом», писатель прослеживает путь капитана судна Ризнича, эгоиста и честолюбца, идущего на преступление, чтобы сохранить свой престиж и карьеру, пытающегося противопоставить себя настоящим советским людям. Крах Ризнича в повести вполне закономерен, он обусловлен всей атмосферой советской действительности.