Идущий к свету
Шрифт:
У входа в вестибюль метро Павел Ильич остановился, намереваясь попрощаться с Сашей:
– Ну вот и все, Саша. Мы расстаемся, я надеюсь, теперь вы уже доберетесь без приключений. Возьмите эти деньги, они теперь ваши.
– Он сунул в ее сумку увесистый сверток.
Саша замешкалась, по обыкновению собираясь что-то сказать или спросить, но в этот момент произошла очередная, уже не ясно, какая по счету за последние сутки, нелепость. Из вестибюля метро, причем из двери, предназначенной исключительно для входа, словно пробка из бутылки шампанского, вылетела ветхая на вид, скрюченная бабуля с двумя огромными мешками на сгорбленной спине. Видимо, заблудившись на площади трех вокзалов, старуха от испуга ничего не видела перед собой и тяжеленным мешком толкнула Сашу так, что та, потеряв равновесие, кубарем покатилась по каменной лестнице, на верхней ступеньке которой они с Павлом Ильичем до этого стояли.
Не глядя по сторонам, ошалелая старуха рванула к пригородным кассам Ленинградского вокзала. Саша, еще не поняв, что произошло, попыталась немедленно вскочить, но тотчас закричала от боли в левой лодыжке и снова повалилась на грязный асфальт. Не обращая внимания на моментально собравшихся вокруг зевак, Павел Ильич с удивительной легкостью подхватил Сашу на руки, подцепил свою и ее сумки и, ни слова не говоря, пошел быстрым шагом к стоянке такси.
За те неполных два километра, что надо было проехать до знаменитого "Склифа", рябой, пропитой до посинения таксист запросил десять долларов, и Павел Ильич, не торгуясь, закинул свою и Сашину сумки на сиденье рядом с водилой, велел тому до предела сдвинуть это сиденье вперед, а сам, продолжая держать девушку на руках, разместился сзади. Саша всхлипывала от боли и обиды, держась испачканными руками за шею спутника. Такси остановилось у светофора рядом с больницей, когда она, улыбнувшись сквозь слезы, нарушила молчание.
– Мне одно непонятно, Павел Ильич…
– Да?
– Почему наш поезд, ну, на котором мы ехали… почему он не сошел с рельсов?
Павел Ильич улыбнулся, пожалуй, первый раз за все их недолгое, но бурное знакомство, и пожал плечами.
В приемной травматологии было на удивление мало народу. Серьезный случай вообще, судя по всему, был только один. Два милиционера, залитых с головы до ног кровью участников драки, составляли протокол прямо на банкетке в коридоре.
Проходя мимо них, Павел Ильич машинально взглянул на бумаги и прочел последние, только что написанные строчки: "Во время драки супруги Цупиловы нанесли друг другу тяжкие телесные повреждения обломками стула".
– Ну?
– спросил старший по званию, капитан, вышедшего к ним ординатора.
– Как обычно, - скупо ответил тот.
– Ничего из ряда вон выходящего.
– Когда можно будет допросить?
– поинтересовался младший, в сержантском звании.
– Кого?
– удивился ординатор.
– Покойников?
– Так вы же сказали, что травмы обычные. Как я понял, не серьезные.
– Да, - подтвердил ординатор, - но с жизнью не совместимые!
– Он криво усмехнулся.
– Жили они долго и счастливо и умерли в один день!
Павел Ильич усадил свою спутницу на кожаную банкетку и пошел к окошечку регистратуры.
Спустя три часа Павел Ильич уже заносил Сашу в ее маленькую двухкомнатную квартирку в пятиэтажной "хрущобе" возле станции метро "Филевский парк". Левая нога девушки была в гипсе, брючину новых совсем джинсов пришлось бесцеремонно распороть почти до самого пояса.
– Павел Ильич, давайте хоть тут я сама!
– Саша запрыгала на здоровой ноге к дивану в большой комнате.
– А где ваши родители?
– Павел Ильич поставил сумки на пол и, подойдя к большому окну с балконной дверью, раздвинул занавески и, повернув ручку, высунулся на балкон. Свежий ветерок моментально оживил застоявшийся сухой воздух в комнате.
Был уже вечер, и солнце, уплывавшее к западу, зависло над зеленым массивом Филевского парка.
– А мои родители здесь не живут, да и не жили никогда. Эта квартира мне от бабушки досталась, а родители в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге. Там у меня другая бабушка, мамина мама. Она болеет очень, у нее инсульт был, и они при ней все время. Ой, как болит, зараза!
– Саша, полулежа расположившаяся на диване, потянулась к своей левой ноге. Торчащая из свежего гипса ступня сильно отекла и приняла ярко выраженный фиолетовый оттенок.
Павел Ильич, не закрыв балконной двери, подошел к девушке и осмотрел ногу пристально и внимательно.
– Плоскогубцы у вас есть? Где поискать?
– Должны быть в ванной на полочке. А зачем? Ампутировать лучше пилой!
Через пятнадцать минут гипсовая лангета уже была отогнута в тех местах, где она давила и перекрывала ток крови. Саше стало легче, и она блаженно растянулась на диване во весь рост. А Павел Ильич задумчиво смотрел на закат, стоя у окна и повернувшись к ней спиной.
– А кто за вами будет ухаживать? Родители же не могут оставить бабушку. Друзья? Подруги?
– Ой, даже не знаю. У меня все там, в Санкт-Ленинграде. Здесь нет никого. Андрюша вот был… А теперь…
– Если хотите, я могу остаться и помочь вам. Хотя бы на несколько дней.
– Да что вы, Павел Ильич! У вас что, время лишнее или своих дел мало?
– Нет, дел много, конечно. Но время у меня есть, пока хватало.
– А где вы сами живете? Вы москвич?
– Нет, не москвич, дом у меня далеко.
– А-а, понимаю! В Израиле? В Америке? А здесь по бизнесу! Ой, хотя какой бизнес?!
– Вы только с Андрюшей год в монастыре провели. Наверное, вы историк, исследователь?
– Павел Ильич промолчал.Да, кстати, что за деньги вы мне сунули, откуда они у Андрюши?
– она перегнулась через спинку дивана, открыла сумку и вынула сверток. Оттуда выпала толстая пачка стодолларовых купюр. Саша испуганно замерла.
Павел Ильич взял в руки свою сумку и вынул из нее три небольшие картины, выполненные на дереве, но с использованием современных красок и какой-то необычной техники. Эти то ли иконы, то ли картины написаны были с потрясающим мастерством и вызывали почти осязаемое чувство тоски и боли.
На одной из них был изображен апостол Петр; он запутался в своей рыбацкой сети, ячейки которой заполнены отвратительными гадами с лицами людей. Петр в ужасе пытается бежать от них за безнадежно удаляющимся от него по водной глади Иисусом.
На другой картине сам Иисус пытается вырваться из загона, сделанного по образу и подобию тернового венца, но и снаружи, куда он рвется, концентрическими кругами расположены такие же терновые загоны, а вся земля до горизонта безжизненная пустыня.
И наконец, на третьей картине был изображен апостол Павел, закрывающий лицо руками от пламени костра, на котором горит человек в шутовском колпаке, вероятно, Джордано Бруно. Судя по выражению Сашиного лица, от нее не ускользнуло явное портретное сходство персонажа с ее странным новым знакомым.