Идя сквозь огонь
Шрифт:
— Дивно, что вы, магометане, зовете нас неверными — покачал головой Дмитрий, — насколько мне известно, ваш Пророк именовал так лишь язычников, поклоняющихся ложным богам.
Христиан же, как и иудеев, он величал братьями, а их учения — исходящими от одного корня с исламом…
— Ты читал Коран? — по смуглому лицу Валибея пронеслась тень изумления. — Что ж, Пророк и вправду так говорил. Но это было до того, как христиане захватили Аль-Кудс и вырезали там всех мусульман. Те, кого мы почитали братьями, в нас братьев
Как мусульманам после всего, свершенного вами, относиться к христианству? Тем паче, что истинный Бог давно от вас отвернулся. Вы извратили его Веру, отказавшись от священной жертвы Сунната и объявив воплощенным богом Царя Пророков — Ису!
Но вам и этого оказалось мало! Личность Всевышнего вы делите на три части, уподобляясь многобожникам! И вы еще удивляетесь тому, что правоверные объявили вам джихад!
— На все твои обвинения, Хан, есть ответы, но я не знаю, захочешь ли ты их выслушать, — вздохнул Бутурлин, — тебе удобно пребывать в заблуждении о том, что есть наша вера. Едва ли ты захочешь отказаться от образа христианства, искаженного вашими толкователями…
— Что ж, просвети меня насчет вашей веры, — холодно усмехнулся Валибей, — любопытно будет послушать!
— Тогда вот мой ответ. Мы не делим Бога, как ты сказал, на три части. Мы признаем в нем три начала. Бог есть Разум Творящий, и человек — подобие его.
Для нас Бог-Отец — это живая мысль, Бог-Сын, Христос, — ее воплощение, Бог-Дух Святой — божественное озарение, предшествующее Мысли и связующее Отца с Сыном.
Как созидает новое на земле человек? Сначала к нему приходит озарение, из него рождается мысль, за мыслью же следует деяние.
Скажи, смог бы Господь наделить свое творение, человека, свойствами, не присущими ему самому?
Валибей ответил не сразу. Несколько долгих мгновений он сосредоточенно молчал, взвешивая каждое слово, сказанное московитом.
— Я разумею ход твоих мыслей, — наконец произнес он, — не могу сказать, что тебе удалось изменить мое отношение к вашей вере, но рассуждаешь ты небезынтересно. Подобных мыслей мне до сих пор не приходилось слышать.
Ты говоришь не как верующий, а как философ. Скажи, тебе доводилось читать труды великих греков?
— Я читал списки с трудов Аристотеля, Платона, Демокрита. Из историков — Страбона, Геродота. У меня был хороший наставник…
На сей раз Валибей даже не попытался скрыть свое изумление.
— Не чаял я встретить в сих местах человека, знакомого с трудами Аристотеля, — покачал головой Владыка Степи. — Когда-то, в юности, я сам увлекался философией. Встреться мы с тобой при других обстоятельствах, у нас могла бы выйти увлекательная беседа.
Но ныне между твоим и моим народами идет война, и ты для меня, в первую очередь, враг, а уж потом — собеседник!
— Войну, о которой ты толкуешь, развязали не мы, — урезонил Валибея Бутурлин.
— Не вы,
Можно ли винить в том хозяев, что они обратили мечи против незваных гостей?
— Ты забываешь об одном, Хан. Вы первые вторглись с юга в чужие земли и захватили их силой оружия. Мы лишь вернули то, что было нашим по праву!
— По праву? — холодно сверкнул глазами Валибей. — Мы хотя бы не искореняли славян как народ! А как поступали с нами вы?
Сколько тюркских племен было стерто с лица земли! Куда делись кипчаки, куманы, огузы? Вы их истребили!
— Ты преувеличиваешь, Хан. Народы, кои ты вспомнил, никуда не делись. Часть их приняла православие и слилась с Русью, другая часть откочевала на юг и растворилась в татарском народе.
Ты, Хан, — человек просвещенный и не можешь не знать сего!
Глаза Валибея полыхнули гневом, но он сумел сдержать яростный огонь, бушевавший в его сердце.
— Что ж, отчасти я могу с тобой согласиться! — неохотно признал правоту Дмитрия Владыка Степи. — Мой народ дал пристанище братьям, отступившим к югу под натиском Москвы.
Вы, урусы, всех нас именуете татарами, но с нами идут сыны и других племен. Те два молодца, что приволокли тебя ко мне, — куманы или, как у вас говорят, половцы, а тот, с кем ты давеча выходил на кулачки, — огуз, по-вашему — печенег.
Но все они — лишь малая часть народа, что некогда владел Вольной Степью. И для всех нас нет цели более высокой и желанной, чем вернуть себе земли предков. За это каждый из нас готов отдать свою жизнь!
Скажи, боярин, а ты готов отдать жизнь за Москву?
— Не был бы готов — меня бы здесь не было, — коротко ответил Дмитрий.
— Достойный ответ, — уважительно кивнул пленнику Валибей, — я поверю, если ты скажешь, что не боишься смерти!
— Смерти боятся все, Хан. Но многие из людей преодолевают страх перед ней во имя тех, кто им дорог.
— А вот я не боюсь смерти, и знаешь, почему? Не потому, что я великий храбрец, и не оттого, что мне чужды чувства, присущие другим смертным. Но я преступил черту, за которой бояться смерти нет смысла.
— Мудрено молвишь, Хан, — не понял слов собеседника Бутурлин, — поясни.
— Сие будет не сложно, — хмуро усмехнулся Валибей, — ты сам все узришь!
Он тряхнул плечами, сбрасывая плащ, и Дмитрий оцепенел от изумления. Степной Владыка был лишен конечностей.
Рукава его шелковой рубахи заканчивались на уровне локтей, а штанины шаровар — чуть ниже колен. Пустые сапоги, приставленные к подножью трона и отчасти прикрытые плащом, до поры создавали видимость ног.
— Ну, что скажешь, боярин? — вопросил у Дмитрия Валибей.