Иерусалим правит

Муркок Майкл

Казалось, Эсме тоже плохо провела ночь — наверное, она тосковала без меня. Я ее пожалел. Пока я легкомысленно занимался личными делами, она работала, чтобы помочь нашей компании. Неужели миссис Корнелиус не понимала, насколько наше благосостояние зависело от моей маленькой девочки? Я помню, что во время путешествия на пароме царило приподнятое настроение; наша группа хотела поскорее закончить работу и вернуться в Голливуд. Все говорили, что по горло сыты местным колоритом. У многих были приступы дизентерии. Профессор Квелч сухо шутил о «плавании через реку смерти», а Симэн, который лучше всех остальных изучил египтологию, осмотрелся и спросил, где «перевозчик, чье лицо обращено назад» [488] . Я полагаю, он имел в виду сэра Рэнальфа. Мы радостно высадились на берег и оседлали ослов, которые должны были отвезти нас в долину гробниц. Мы устроились на животных при помощи обходительных мальчиков и с удивлением обнаружили, что седла относительно удобны. Мы двинулись по длинной грунтовой дороге к низким холмам, к могильникам фараонов и их фаворитов. Становилось все теплее. Я обрадовался, что не забыл широкополую соломенную шляпу и темные очки. Не прошло и получаса, как над дорогой поднялись клубы пыли; они, словно туман, скрыли от нас далекие ряды туристов; мне захотелось снять пиджак — обернувшись, я увидел, что почти все сделали то же самое. Позади нас Нил превратился в серебряную ленту на фоне красно-коричневой глины, темно-желтых скал и мутно-зеленых деревьев, а Луксор стал призраком на далеком берегу — расстояние, как обычно, стерло разрушительные приметы времени. Моя девочка болтала с профессором Квелчем и, похоже, чувствовала себя совершенно

непринужденно в дамском седле на животном, которое было чуть больше моего; миссис Корнелиус ехала рядом со мной, она казалась пушистым облаком в своем белом, отделанном кружевами одеянии, на плече у нее лежал зонтик, а ладонь в перчатке покоилась на луке седла. Она не могла скрыть свое дурное настроение, но каждый раз, когда животное подскакивало на неровных камнях, вскрикивала от удовольствия.

488

Одно из малоизвестных божеств в египетской мифологии, перевозчик через реку в подземном мире.

— В Маргейте [489] за такую поездотшку заплатишь бешеные бабки!

Впрочем, она призналась, что будет очень рада, когда мы доберемся до, по ее словам, «Тутти хамона». Вольф Симэн, скребя длинными ногами по земле, угрюмо ехал следом за миссис Корнелиус, он то и дело поглядывал на часы и на солнце. Остальные члены съемочной группы поотстали: они обсуждали окрестности и отмахивались от стаек детей, которые появлялись словно из ниоткуда и предлагали нам тростниковые веера, соломенных скорпионов, огромных живых ящериц или обычные фигурки Баст и Осириса. Я подумал, что где-то здесь скрыт город первобытных людей, которые прячутся в пещерах, изготавливая все эти товары. Неужели бесплодный пейзаж был обманчив, а в подземных туннелях кипела жизнь? Ведь Египет жил за счет своих мертвецов! Но я знал, что это всего лишь фантазия. Позади остались деревни, именно оттуда и приходили тощие дети. Все прочее здесь было посвящено смерти и иному миру. Как люди тут стремились к вечной жизни! И как уязвима эта вечная жизнь оказалась! Когда придет час и души мертвых пожелают вернуться в свои тела, не останется ничего, кроме временных убежищ — огромных немецких домохозяек в плотных прогулочных костюмах или стройных французских гомосексуалистов в новейших парижских нарядах. Можно представить, как смутятся бездомные духи…

489

Маргейт — город в Юго-Восточной Англии в графстве Кент.

Долина Царей выглядит непрезентабельно. Конечно, место выбрали из-за удаленного расположения, а не из-за красоты. Это широкие мелкие вади [490] , в стенах которых много столетий выбивали гробницы и помещали туда мумии царей; кое-какие из них сохранились до двадцатого века, когда мы, используя разные сложные методы, нарушили покой, вероятно, последних непотревоженных мертвецов. «Кук» и «Египетское общество» установили ведущие к некоторым гробницам железные и деревянные лестницы, чтобы тысячи туристов, приезжающих сюда каждый год, могли без особого интереса осмотреть то, что не забрали грабители (в основном сохранились настенные росписи), и, посмеиваясь или зевая, оценить странность этого места, ради посещения которого вряд ли стоило терпеть неудобства. Прежде нас сюда добрались немногие путешественники, большей частью из «Немецкой туристической ассоциации»; ночью они установили палатки, надеясь, вероятно, что духи Тутанхамона или Хоремхеба [491] пожелают вернуться на землю, привлеченные ароматами консервированных сосисок и квашеной капусты. Похоже, немцы никаких призраков не увидели; когда мы приблизились, они как раз заканчивали готовить завтрак. О. К. Радонич, который лучше всех в нашей группе говорил по-немецки, выступил вперед, чтобы объяснить, чем мы здесь будем заниматься, и просто попросил их не лезть в кадр. Я заметил, что многие из туристов выглядели довольно мрачно; слова Радонича вызвали у них куда больше интереса, чем звонкие разглагольствования мисс Ученой Наставницы, которая на правильном английском рассказывала о происхождении египетских богов-царей, словно находилась в классной комнате. Даже в Германии, этом бастионе культуры, есть люди, которых современное кинопроизводство интересует больше, чем мудрость и тайны древних камней или творения безымянных художников, открывшиеся лишь их далеким потомкам.

490

Вади — сухие долины рек в пустынях Северной Африки, Азии, Австралии. Заполняются водой главным образом в период дождей.

491

Хоремхеб (также Хармхаб) — древнеегипетский сановник и военачальник, впоследствии ставший фараоном и правивший приблизительно в 1319–1292 годах до н. э.

Симэн сказал, что мы сможем осмотреть гробницы позже. Сначала он хотел поснимать снаружи. Через некоторое время сэр Рэнальф пришлет нам группу феллахов. Они оденутся рабами, чтобы отнести мумию в гробницу. Мы еще не решили, какую усыпальницу будем использовать. Радонич заметил, что мы, похоже, проделали долгий путь, чтобы снять те дубли, которые лучше бы получились в Долине Смерти. Симэн, чья репутация в значительной мере зависела от этого фильма, высокомерно попросил оператора воздержаться от мещанских замечаний и просто поворачивать камеру, когда ему скажут. Радонич, который явно терял терпение, ответил, что может направить камеру только в одно место. Тут Симэн принялся горестно визжать — как баклан, обнаруживший разрушенное гнездо.

— Он рановато натшал, — спокойно, с улыбкой заметила миссис Корнелиус. — Надеюсь, это ознатшает, тшто мы законтшим тоже пораньше. Скоро станет тшертовски жарко, Иван.

Потом, словно в ответ на вопли режиссера, у входа в долину раздался пронзительный стон — огромное облако пыли взметнулось вверх, затмевая солнце. Дети отскочили в сторону, точно завидев ифрита [492] . Стон сменился ревом, а затем хрипом, словно поблизости оказался лев; потом из песчаного вихря возник чудовищный «роллс-ройс» — такой я в последний раз видел на одесской дороге, когда мы отступали к морю. На этой машине не было маскировки, напротив — ало-желтый кузов ярко блестел, большой ибис парил над девизом «Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo» [493] , начертанным изящным готическим шрифтом, а над головой ибиса размещались тонкие буквы: «Египетская универсальная кинокомпания». За рулем сидел сэр Рэнальф Ститон, за спиной которого двое слуг крепко держали обвязанный веревками саркофаг, неровно лежавший на заднем сиденье.

492

Ифрит (также африт) — злой дух в арабской мифологии.

493

Если небесных богов не склоню — Ахеронт я подвигну (лат.). (Ахеронт — река в подземном царстве в греческой мифологии.) Публий Вергилий Марон. Энеида. VII. 312. Пер. Сергея Ошерова.

Машина затормозила, из-под огромных колес взлетела туча песка, едва не похоронив немецкий лагерь.

— Нет причин для волнения, благородные юноши и девицы, — заверил нас сэр Рэнальф, отряхнув костюм от бежевой пыли. — Я видел их здесь прежде. — Он на миг обернулся на туристов, сгрудившихся у разрушенных палаток. — Это всего лишь немчура. Ну, как полагаете? Разве она не красавица? Самая настоящая! Хотя я не уверен, что царица. Подойдет? Рабы прибудут отдельно.

Постучав тростью по саркофагу, маленький человек — почти поросенок из пантомимы в легком белом костюме — прошел по песку, чтобы помочь Эсме избавиться от осла, расцеловать ее в обе щеки и погладить по голове, а в это время миссис Корнелиус (спешившаяся с легкостью и изяществом Бака Джонса, готового вступить в бой со злобными противниками) заметила, ни к кому не обращаясь:

— Все в порядке, эта тшортова звезда свое истшо полутшит.

Если миссис Корнелиус хотела подтолкнуть меня к каким-нибудь действиям, то она потерпела неудачу. Я был потрясен и расстроен этим непристойным проявлением мелкой ревности и злости в женщине, суждения которой я обычно уважал превыше всех прочих. Когда она шагнула к профессору Квелчу, он почти в панике посмотрел на нее, а потом на сэра Рэнальфа. Миссис Корнелиус остановилась рядом с ним, очевидно, рассчитывая на моральную поддержку, но он уставился куда-то поверх ее плеча и виновато улыбнулся ожидавшему Ститону, которого подобное отношение явно удовлетворило. Я задумался, что заставило Квелча изменить мнение. Когда миссис Корнелиус, всячески демонстрируя отвращение, зашагала по песку в мою сторону, я также умиротворяюще улыбнулся нашему новому боссу. И в тот миг, предав миссис Корнелиус, я предал и самого себя.

Глава девятнадцатая

То, что вызывает у меня печаль, у нее вызывает ярость; но боль — одна и та же. Нам больно видеть, как люди уничтожают себя, лишают своих детей всякой надежды. «Ты не могешь спасти всех, Иван», — так говорит миссис Корнелиус. И все же я думал, что отыскал путь. «Они должны сами совершить свои ошибки», — замечает она. Иногда она страдает от той равнодушной терпимости, которая стала проклятием ее касты и которую средний класс идеализирует как величайшую ценность. Миф о британском чувстве честной игры — самое надежное средство сохранить статус-кво, поддержать элиту. Они говорят: если что-то сделано не так, люди будут жаловаться. Но все знают, что британцы жалуются только на погоду, которую никак не могут изменить, даже объединив усилия. И все же иногда погода их удивляет. У них остались мифы о снежной зиме и жарком лете, вычитанные из детских ежегодников. Они привыкли к тщеславию стоика, к тому, что страдание с нравственной точки зрения превыше удовольствия, — и теперь заперли самих себя в надежную тюрьму. Я это ясно вижу. Да любой может увидеть! Если я подмечаю правду — это не значит, что я коммунист! Легко определить болезнь, но намного труднее найти лекарство. Вот чего никогда не поймет ни одна из враждующих сторон. Я не дурак. Я знаю, что означает независимое положение в жизни. Люди не понимают боли и одиночества, присущих этому положению, не замечают презрения и оскорбительных угроз, которые приходится сносить. Не думаю, что это «вне морали», как говорят женщины. И не аморально тоже. Я — человек глубоко и тонко чувствующий. Только идиот не согласится с тем, что не всегда можно выбрать наилучший план действий. Почему политики постоянно конфликтуют? Нельзя решить все моральные дилеммы разом. Неужели я — единственный человек на земле, которому от природы свойственны терпимость и отсутствие предубеждений? Человек, который любит взвешивать все «за» и «против»?

Почему я должен чувствовать себя виноватым из-за того, что отказываюсь пройти по улицам Парижа рядом с каким-то малограмотным студентом? Неужто я стал чудовищем только потому, что на самом деле увидел, как красный флаг вздымается над захваченными дворцами и парламентами, и понял смысл происходящего? Почему агенты ужаса стали для молодежи такими романтическими фигурами? Бонни и Клайд? Я видел фильм. Спросите любого: в дни их расцвета по этой дорожке идти было совсем не весело.

Хотя проблемы с освещением не позволили нам снимать прямо в гробнице, работа над фильмом в те первые две недели шла довольно легко, и основные сцены уже были на пленке. Сэр Рэнальф заверил нас, что в конечном счете генератор доставят, а если этого не случится, он получит разрешение на съемки в руинах Карнака. Всю прочую обстановку, по его словам, можно было воссоздать в студии. Мне еще предстояло сыграть в гробнице ключевую любовную сцену с миссис Корнелиус. Мы умрем в объятиях друг друга, чтобы возродиться столетия спустя, став юными влюбленными в начальных эпизодах фильма. Потом мне следовало разыграть так называемую сцену соблазнения с Эсме; на несколько дней я должен был поддаться ее чарам, едва не предав любовь к миссис Корнелиус. Даже Вольф Симэн соглашался, что это мое величайшее актерское достижение. Если я никогда больше ничего не сыграю, весь мир запомнит этот фильм, запомнит страсть и чувственность, которые я смог воплотить на экране! Лента станет настоящим памятником, доказательством моей любви и моего вдохновения, даже если я умру в тот день, когда она будет завершена. Нашу картину увидят во всех кинотеатрах мира. Корниш и Питерс сделаются так же знамениты, как Гарбо и Гилберт. Мы играли свои роли под палящим солнцем, в окружении неряшливых немецких туристов, местных детей и гидов в фесках. Они с восторгом приветствовали все наши жесты и объятия. От недостатка сна и чрезмерной жары мы все чаще спасались, принимая кокаин, которым нас постоянно обеспечивал наш «технический продюсер» Малкольм Квелч. Сэр Рэнальф Ститон выражал восхищение при виде наших достижений. «Страсти пустыни» побьют все кассовые рекорды в Европе и Америке. Сэр Рэнальф настаивал, чтобы в течение дня Эсме сопровождала его везде, куда бы он ни направился. Она была его «милой маленькой деточкой», его «благородной девой». Мне эти восторженные разглагольствования пожилого человека об очаровании юного тела казались чрезмерными и неестественными. Но Эсме объяснила, что очень важно сохранить расположение сэра Рэнальфа. Она слышала, как он расхваливал достоинства фильма своим партнерам-египтянам. Она думала, что они ожидали чего-то более сенсационного. Я к тому времени уже просмотрел кое-какие невнятные местные мелодрамы. Я сказал Эсме, что наш фильм настолько выше этих поделок, что даже нет смысла их сравнивать. Египетские «триллеры» вряд ли демонстрировались за пределами страны, а об американском прокате и говорить нечего. Но я понимал, как важно способствовать тому, чтобы продюсер не понижал художественные стандарты ради сиюминутной коммерческой выгоды. Поэтому я разрешал своей девушке проводить время с англичанином; она не раз участвовала в деловых встречах и помогала убедить его партнеров в благородстве и предстоящем финансовом успехе нашего предприятия. Если сэра Рэнальфа и связывали с моей возлюбленной какие-либо иные отношения, то я не замечал проявлений этого, хотя, должен признаться, время от времени мне с трудом удавалось сдержать подозрения. Я часто вспоминал о Коле и изо всех старался добиться того, чтобы наши сцены с миссис Корнелиус были по возможности безукоризненны. Увы, я уделял своей юной возлюбленной гораздо меньше времени, чем она заслуживала. Пренебречь прекрасным цветком — это безумие, как говорили у нас в Киеве. Если такой цветок не оценить, он исчезнет или его сорвет кто-то другой. Я виноват ничуть не меньше прочих. Сэр Рэнальф Ститон сорвал мой цветок, но я не думаю, что во всем остальном тоже должен винить себя. Полагаю, мне не следует винить и Эсме — ведь она наверняка чувствовала уколы ревности, видя страстные сцены, которые мы разыгрывали с моей давней подругой, хотя за пределами съемочной площадки нас связывали исключительно товарищеские отношения. Симэн довольно ровно держался со мной, но с большим подозрением поглядывал на профессора Квелча. Пожалуй, только миссис Корнелиус умела развеселить старика. Рядом с ней профессор начинал по-детски дурачиться и говорил, что она была самой забавной собеседницей, какую ему случалось повстречать.

Очень сильно сбивала с толку и атмосфера, царившая в съемочной группе. Грэйс почти всегда ходил, изображая оскорбленное достоинство; однажды ночью он исчез, очевидно, с греческим солдатом, отпущенным в увольнение. О. К. Радонич явно не испытывал ни уважения к режиссеру, ни симпатии к сценарию фильма. Он проводил большую часть времени в поиске хороших сигар, садился за камеру только тогда, когда его вынуждали это сделать, и все сильнее страдал от жары; в конечном счете утомление от перегревания его одолело. Оператора отвезли к венгерскому доктору в Луксор, и оказалось, что он не может продолжать работу. Симэн решил проблему, усевшись за камеру сам, но нас покинули двое осветителей, связавшись с богатыми шведками, которых они встретили у гробницы Тутанхамона. Мы теперь больше напоминали не киногруппу, а маленькую театральную труппу, но сэр Рэнальф по-прежнему сиял от восторга! Он заверил нас, что вскоре из Каира прибудет новый персонал. Он знал лучших египетских киноработников, настоящих профессионалов, а в случае необходимости мог вызвать квалифицированных технических сотрудников из Италии. В конце концов к нам присоединился александрийский грек, на которого произвело впечатление наше, по его словам, «современное» оборудование; он проявил себя как достаточно компетентный оператор и выполнял все указания Симэна. Вслед за ним прибыли еще два грека и несколько коптов, и скоро съемочная группа собралась в полном составе, хотя Симэн постоянно жаловался на некомпетентность и лень новых сотрудников. Копты, обнаружив, что Эсме бегло говорит на турецком, проводили большую часть времени, болтая с ней. У нее с ними скоро сложились превосходные отношения, но у сэра Рэнальфа это вызвало возражения. Ее дружелюбие подрывало дисциплину. Нужно было уметь держать дистанцию.